Молоко с кровью. Люко Дашвар

ухватил, в карман положил. На порог вышел.

      – Эй, Колька… Ты где?

      Под вербой возле клуба сладко храпел Лешкин дружка. Немец горько вздохнул, опустил голову и присел рядом с Николаем. Достал бутылку горилки из его пиджака, открыл… Оторвался, когда ни капли не осталось.

      Следующим утром уже и солнце на небе показалось, уже и гости вновь потянулись к клубу, чтобы забаву продолжить, а молодых – нет и нет.

      – Что-то они не очень торопятся, – нарисовался Николай. Предложил: – Давайте я за ними сбегаю.

      – Да что ты все «сбегаю, сбегаю»! – возразила Орыся. – Стой и не рыпайся! Сами придут. Первая ночь… особенная. Зачем их лишний раз дергать? Может, они сейчас, как голуби, натешиться не могут.

      …Голубь Лешка Ордынский голышом сидел на кровати и ошеломленно смотрел на белую, как предательство, простыню. А где… Где кровь невинности, чистоты и…

      Покраснел, будто кто-то ему пощечину дал.

      – Маруся…

      Лежит на кровати у стены, коралловое намысто на белых грудях перебирает и улыбается мечтательно, да не ему, своему мужу законному, а куда-то – в даль дальнюю, словно там ее счастье, словно бы полетела к нему, словно… чужая.

      – Маруся… Слышишь?

      На мужа глянула.

      – Вот я… Твоя Маруся…

      Лоб рукой потер, будто от этого вопросов меньше стало, отважился:

      – А это… почему простыня чистая? Должна бы… – и умолк.

      – Я чистая, вот и простыня чистая, – и в глаза ему внимательно смотрит: веришь?

      – Подожди… Не то говоришь… У тебя кто-то…

      – Ночью, Леша, каждая девушка свою звезду видит. Одна к ней тянется, другая – за собой зовет, а третья – смотрит на нее и все тут. А ты думал, на всем небе ты один сияешь, как солнце?

      – Погоди… Да что ж это… Не путай меня, Маруся! – и нотки грозные в голосе. Наконец. Наконец вспомнил, что мужик!

      – Сам себя путаешь.

      – Да как же…

      На локте приподнялась, серьезной стала.

      – Давай повенчаемся, – попросила. – Богу поклясться – не закорючку в сельсовете поставить…

      – Шутишь или уничтожить меня захотела? Я – коммунист… Меня за это…

      Погасла, отвернулась. Он – с кровати. В брюки вскочил, по комнате забегал. Остановился – и к Марусе. За руку схватил, сжал, запястье даже покраснело.

      – Говори, а то убью!

      – Твоя я.

      – Точно?

      – А еще с высшим образованием! – рассмеялась через силу, а рука уже посинела.

      Испугался. Руку отпустил, целует ее.

      – Прости меня… Любовь моя… Жить без тебя не могу. Мир перевернулся. Умоляю – правду скажи. Если там что-то и было… Прощу! Клянусь – прощу, только не лги, Маруся! Слышишь? Не лги! Был кто-то?

      – Твоя я… – оттолкнула мужа, с кровати встала. – Книжек тебе накуплю. Учебник медицинский. По гинекологии. Может, поумнеешь и перестанешь меня за руки хватать.

      – А что? Бывает как-то иначе? – ухватился за сомнение, как за соломинку.

      – Бывает, – отрезала.

      Всю неделю Ракитное гуляло и догуливало Марусину