Молоко с кровью. Люко Дашвар

вдруг вспомнил слова тетки Орыси под окном. Отец… На Марусю виновато глянул.

      – Беги, – прошептала. – Да смотри… На интернат чтоб не соглашался…

      Немец прыгнул в окно и, прежде чем ноги коснулись земли, почувствовал необыкновенную свободу полета. Поднял голову – луна исчезла, словно и не было. На целом небе сияла одна звезда.

      – Убегу! Хоть на край света меня отправляйте – все равно убегу. Мне из Ракитного нельзя, – хмуро отвечал Степка председателю Старостенко, когда калеку Барбуляка похоронили и встал вопрос – что делать с его сыном.

      Старостенко поворчал, поворчал, но опекунство над несовершеннолетним Степкой оформил по всем правилам.

      – Это ж не война, чтоб хлопца в интернат упрятать, – объяснил жене. – Пусть живет с нами.

      Но Степка переезжать к председателю отказался наотрез. Сам хозяйничал в родительском доме, да так умело, что через полгода председатель уже не бегал каждый день проверять, как там его подопечный.

      Когда восемнадцать стукнуло и в военкомате поставили крест на желании Степки послужить в армии и, может, хоть тем доказать, что зря ракитнянцы его немцем дразнят, он встретил как-то Марусю на улице и сказал:

      – Маруся! Может, давай и днем встречаться? В клуб бы там ходили, на танцы или просто… Зачем прятаться?

      – Я? С тобой? – рассмеялась. – Да ты сдурел, немец?

      – А почему ж… – хотел спросить, почему ж ночью ласкаются, как ненормальные, да не отважился.

      – Что это ты? – нахмурилась.

      – Да ничего. – Глаза в землю.

      – Может, скажешь еще, что не любишь меня? – С вызовом.

      – Люблю, – прошептал.

      – Так зачем ты мне голову морочишь? – Маруся махнула косами и пошла к конторе. Как раз секретаршей к председателю устроилась, очень этим гордилась и к работе относилась ответственно – во всяком случае, и на минутку никогда не опаздывала.

      И тогда в первый и последний раз за все годы их удивительного тайного романа немец осмелился днем сказать Марусе больше, чем десять слов. Она пошла, а он поковырял ботинком землю, спохватился и бросился догонять.

      Ох и не понравилось это Марусе! Остановилась, уничтожила взглядом и спросила, словно пощечин надавала:

      – Да что это ты, Степка, за мной ходишь? Не хватало еще, чтобы люди сплетничать начали.

      – Слышь, Маруська… – умолк, воздуха в грудь набрал. – А зачем я тебе ночью, если днем…

      – Что ты, немец, путаешь грешное с праведным. День… Он для работы. И на небе, если туч нет, так только солнце. А ночью каждую девушку своя любовь-звезда согревает.

      – Зачем же любовь в ночах прятать? Любовь – это же красота.

      Горько глянула.

      – Для людей, Степа, красота – то кровь с молоком. А мы с тобой – молоко с кровью. То же самое, а люди заплюют. Понимаешь?

      – Нет…

      – Так и не приходи больше никогда, крот слепой! – рассердилась. И пошла к конторе. Немец так и остался посреди улицы. Голову поднял – солнце.

      – Помру я без