Молоко с кровью. Люко Дашвар

окурок бросил и отыскал старую дырку в таком же старом заборе. «А что они мне сделают?! – билось в висках. – Высмеют? Ну и пусть! Все равно все село надо мной смеется – немец-несчастье. Да и она! И она сама насмехается. Это ж надо – замуж выскочила, на улицу с муженьком выперлась, а сама передо мной намысто по груди катает. Сумасшедшая, не иначе. Чего хочет? И зачем окно открыла? Для меня? Да нет! Скорее всего, хочет Лешеньке своему показать, какой у нее верный раб есть, какую она себе прихоть завела было лет сто назад. Скорее всего. А я… А мне все равно. Мне вот просто интересно, зачем Маруська окно открыла. Издалека погляжу и пойду. Нет у меня времени в чужие окна долго заглядывать. Мне еще это… еще нужно успеть утопиться».

      До окна – метра три, не меньше. Темно, хоть глаз выколи. Ничего не видно. Степка подкрался к раскидистой вишне, спрятался за нее и осторожно выглянул – никого. Потоптался минуту-другую. Только из-за вишни вышел, слышит – мужик захрапел. Да так душевно захрапел, что аж стекла в окнах задрожали. «Лешка, кто ж еще», – подумал Степка и уже было сделал шаг к дырке в заборе, как увидел Марусю: из окна во двор наклонилась, словно высматривает кого-то – и намысто коралловое с шеи свисает.

      – А чего это ты не спишь, Маруся? Вон ночь на дворе. Еще не наигралась с молодым своим или уже ухайдокала его до ручки? – не то прохрипел, не то простонал.

      – Да смотрю, немец куда-то по ночи чешет. Дай, думаю, спрошу, куда собрался?

      – А пойду утоплюсь, – сказал Степка.

      – А меня на кого? – Спину выровняла, подбородок – выше.

      – Да на него! – мотнул головой в сторону комнатки.

      – Так хоть заскочи попрощаться, – говорит вроде бы и серьезно, а немцу – один смех в ее голосе.

      – Так когда?

      – Так сейчас! – И вот вроде бы серьезно снова, а немцу хохот слышится. Рассвирепел: издевается румынка, даже умереть спокойно не дает.

      – Смотри, Маруська! – прошептал люто. – Сама напросилась. Вот сейчас в окно влезу, назад не выпихнешь!

      – И с чего бы это я тебя выпихивала? – снова серьезно.

      Степка враз остыл, голова кругом, ноги слабые, и плакать хочется.

      – Слышь… Маруся… Конец нам. Конец… Ты теперь замужняя стала.

      Рот рукой прикрыла, рассмеялась тихо.

      – Ох и болтливым ты стал…

      – Да как же мы… В комнате этот, твой… спит.

      – А я не сплю. – Наклонилась, приказала: – Давай уже…

      Немец обо всем забыл. Забралася на подоконник и спустя миг исчез в открытом окне. И за этот миг таким героем себя почувствовал – словно вместо Гагарина в космос слетал. А в комнатку прыгнул – мама родная! На кровати Лешка храпит, у окна Маруся в одной сорочке с намыстом на шее, и вот между ними – он, как кизяк в проруби.

      Закрутился на одном месте.

      – Да… пойду, наверное, – шепчет и голоса своего не слышит.

      Маруся улыбнулась, шагнула к Степке, закрыла ему рот поцелуем. Оторвалась. На Лешку кивнула.

      – И ты бы меня на него покинул?

      – Сама на него бросилась, – ответил горько.

      – Чтобы