Молоко с кровью. Люко Дашвар

– на подушке, она – над ним.

      – Дай… комбинацию твою сниму, – прохрипел.

      – Сама… – прошептала. Дернула за лямку, куда-то вниз потянула, вместе с трусиками на пол бросила.

      – Люстра… – и прижимает к себе, но неудобно ж под девкой, да и лампы в глаза светят. – Дай выключу…

      – Нет… – тихо, а сама – к Лешкиной шее. Целует, а ему бы уже к делу перейти. Тут еще люстра проклятая…

      – Светит прямо в глаза, – напряженно.

      – Выключишь – меня не увидишь, – вот так просто прошептала, а Лешке дурное в голову: если выключит свет – уже больше никогда не прикоснется к молодой жене.

      – Пусть светит… – прохрипел. И – поплыло.

      И поплыло ж. Маруся глаза закрыла – исчезло все. Ничего вокруг – ни люстры, ни ветра из окна открытого, ни случайного комара на плече… Ничего. Только он и она. Слились – одно тело, одно, не разлучить, не разорвать. Доверилась. На простыню откинулась, он – на нее. Всем телом. Так лучше. Так правильнее. Мужчина всегда… всегда должен сверху быть. Слились. Не разорвать, и только словно барабаны нездешние, резкие внутри подгоняют – все быстрее, быстрее, быстрее!

      Лешка зацеловывал белые щеки, тянулся к шее… Стыць! Встряхнуло. Барабаны оборвались. Что это? Губы натолкнулись на холодные коралловые бусинки. Схватил кораллы и – с шеи. Мраморная… Прекрасная… Голая… Нежная, как молоко. Ничего красного! Зачем кораллы?

      Маруся замерла, ухватилась за намысто и открыла глаза. Так близко Лешка еще никогда не смотрел в эту черную бездну.

      – Ты чего? – задохнулся. Барабаны… Быстрее, быстрее… – Не останавливайся, Маруся! Не сейчас!

      – Нет… – прошептала. Настороженная. Глаза прищурила. Жжет.

      Отпустил. Не до намыста дурацкого. Пусть бы хоть ватник напялила, только бы не останавливалась.

      – Ладно… Пусть… – согласился с недоумением и припал к Марусе.

      «Скрип-скрип-скрип», – не смолчала кровать с панцирной сеткой. «Шш-шш-шш-шш», – терлись друг о друга коралловые бусинки на Марусиной шее.

      Когда молодые обессилели, раскинулись на кровати и наконец смогли улыбнуться – в люстре щелкнула и погасла лампочка. Маруся рассмеялась.

      – А хоть и все три!

      Словно ей в ответ заморгали и погасли и две остальные.

      – Что это? – удивился молодой с высшим экономическим образованием.

      – Напряжение, – сказала Маруся.

      – Напряжение… – прижал ее к себе. – Так зашкаливает, что оторваться от тебя не могу.

      – А я тебя никуда и не отпущу, – ответила Маруся.

      – Да когда-нибудь придется, – не вовремя вспомнил о работе и вообще – о белом дне.

      – Когда-нибудь мы умрем…

      Степка Барбуляк приперся в клуб среди ночи, когда про молодых уже забыли не только гости, но и родные мамы. Ракитнянцы доедали запеченных кур, допивали горилку и, обнявшись деликатно и невинно, пели грустные песни. Ганя с Орысей собирали в большие миски и казаны нетронутые колбасы, жаркое, кур и гусей, оставляя на столе в первую очередь то, что быстро