Рефлексии и деревья. Стихотворения 1963–1990 гг.. Сергей Магид

десять, холодом подсвечен,

      вылез луны скуластый круг.

      Я оглянулся: вечер

      уже не выпускал меня из рук.

III.

      Ладно, я вытер лоб пилоткой

      и на траву исподнее сложил,

      еще чуток пересидел за лодкой,

      и втихаря знаменье сотворил,

      щепотью обведя, хотя б снаружи,

      лоб, плечи, пуп, – и в омут, с головой,

      и вынырнул, – порядочно от суши,

      вернее от одной её шестой,

      где всё сбылось, но как-то так, печально,

      всё шло путем, но задом наперед,

      а ночь вверху была так изначальна

      как подо мною толща этих вод,

      где я лежал на туговатой глади,

      над пропастью раскинувшись крестом,

      и мучился опять, – чего же ради

      мы эти сани чёртовы везём?

IV.

      Тут что-то ёкнуло и сосны зашумели,

      рябь искоса по озеру прошла,

      задвигались и зашептались ели

      и мысль из головы моей ушла,

      мне стало страшно. Тёмное сгустилось.

      Ни ветерка, ни всплеска, ни волны.

      Я был один. Как сердце колотилось,

      когда я выбирался из воды,

      подпрыгивал, не попадал в штанину,

      как трясся я, как путал сапоги!

      А главное, не понимал причину

      своей боязни, что за пироги

      со мной творятся, превратив в идиота, —

      и липкий пот мне спину заливал,

      пока в слезах я не облобызал

      родной тюрьмы знакомые ворота.

1979

      Возвращение 1969

      С тяжёлым скрипом подались ворота,

      я корпус повернул в пол-оборота

      и навсегда окаменела рота,

      оставшись на полуденном плацу.

      Я не искал с напарниками встречи,

      свобода мне обрушилась на плечи

      и мимику рождающейся речи

      я примерял к открытому лицу.

      Тогда весна переходила в лето,

      была суббота солнцем разогрета

      и над рекой несло от парапета

      жарой как в пору ядерной войны.

      Вот тут я Бонапартом въехал в город,

      но отдохнув, отечественный холод

      уже во вторник взял меня за ворот

      как имярека у Березины.

      Пошли дожди, поехала гражданка,

      я спать не мог, я видел фигу танка,

      которую показывал полгода

      девице с человеческим лицом.

      Тоска меня калошами месила,

      какой-то дрянью душу заносило

      да и снаружи портилась погода,

      всё больше отдавая говнецом.

      А кореша, – те были милосердны,

      меня пытались вылечить от скверны,

      мы открывали рыбные консервы

      и за бутылкой коротали ночь,

      но от хандры почти неотличима,

      моя болезнь была неизлечима,

      и промычав «ну, бля, и дурачина»,

      они под утро сваливали прочь.

      Всю осень я шатался по каналам,

      крутил ночами одинокий слалом

      по переулкам, улицам, вокзалам

      и в крепости отсчитывал часы.

      Петра и Павла тихая обитель

      из