Рефлексии и деревья. Стихотворения 1963–1990 гг.. Сергей Магид

вещи дарят мне покой:

      дощатый стол, окно в три переплёта

      и мартовская серая погода,

      и лист бумаги под моей рукой.

1978

      «День прочитан почти до конца…»

      День прочитан почти до конца.

      Скоро полночь, – и книга закрыта:

      монолог от чужого лица

      у родного корыта.

      День уходит и в полутона

      всё окрашено: вечер сыреет,

      город молча стоит у окна

      и в окно фонарями глазеет.

      Вот луна осторожно вошла

      и к лицу прикоснулась,

      помаячила, не дыша,

      и назад отшатнулась,

      прихватив и меня по пути,

      чтоб не сбиться со счета

      в эту ночь, где концов не найти,

      где надежда мертва, как пехота,

      окружённая в голой степи

      и поднявшая медленно руки…

      Зубы стисни и душу скрепи

      и читай свою книгу разлуки.

1978

      «Для чего я, когда больному…»

      Для чего я, когда больному

      Нужен врач, а не виршеплёт:

      Без фундамента – гибель дому,

      А без флюгера – проживёт!

      Для чего, если жизнь как обод.

      Слово – белка в нём. И внутри

      Этот обод лишь там разомкнут,

      Где прыжок… эх, – на раз-два-три…!

      Для чего, – если все уходят, —

      прозаически – ни во что,

      и меня самого проводят

      тоже как-нибудь в то ничто?

      Для чего я…

1978

      «Зима прошла. Воспоминанья лживы…»

      Зима прошла. Воспоминанья лживы, —

      в них лишь слова, убогие как тень:

      отмечено, что был такой-то день,

      что были мы, точнее – были живы

      и что-то говоря, куда-то шли,

      и часто ссорились, и редко утешались…

      В подъезд холодный листьев намели

      чужие дни и с нашими смешались.

      Остался нам лишь привкус той зимы

      Или скорее – прикус, бьющий болью.

      Любовь, – как рану посыпая солью, —

      снег засыпа́л.

                Его любили мы.

1978

      «Мой век – мой хлеб…»

      Мой век – мой хлеб. На нём, как плесень, искушенье —

      сменить в конце концов и хлеб и этот век,

      пока не затянул на стебелёчке шейном

      арканную петлю прохожий человек.

      Любой из них, любой из проходящих мимо,

      потомок степняков и местной голытьбы,

      мой азиатский брат и восприемник Рима

      готов служить мечом дамокловой судьбы.

      О, мой насущный век, грызу, – крошатся зубы,

      Да что там зубы, – жизнь крошится день за днём.

      Так короток мой бег. Слова людей так грубы.

      Невмоготу мне жить в отечестве моём.

1979

      Квартет 1966–1969

I.

      В тот год я приучал себя к смиренью

      и свойства тростника практиковал,

      не доверял ни слуху, ни везенью,

      лишь собственному зренью доверял

      и очень смутно видел ваши лица, —

      как будто сквозь многозеркальный