В мире событий и страстей. Владимир Бурлачков

сидел, и сказал:

      – Пока все разбежались. Но вот, что дальше будет?

      Подошел невысокого роста человек в форме морского офицера.

      – А! Петр Саныч! Давай, посиди с нами. – Пожилой человек в шляпе подвинулся на своем ящике. – Какие новости?

      Офицер сел у костра и снял фуражку:

      – У Останкино дела неважно пошли. По людям огонь открыли. А на Тверской эти хотят своих вооружить.

      – А чего ты тогда без оружия? – спросил пожилой.

      – Надо будет – возьмем, – ответил Петр Саныч.

      – Чего ваши там думают? Армия на чьей стороне будет? – спросил парень – сосед Олега.

      – Работаем, со всеми переговариваемся. – Петр Саныч вытащил из кармана пачку папирос.

      – А где «Днестр»? В Доме? – спросил парень.

      – Чего мы тут будем обсуждать – кто где? – буркнул Петр Саныч.

      – Я к тебе под команду запишусь, если что, – сказал пожилой человек в шляпе. – Ты из потомственных морячков?

      – Еще ты! Отец на Балтике служил.

      – А в революцию? – спросил человек в шляпе.

      – Мичманом был. – Петр Саныч вытянул ноги к огню и поправил полы шинели. – Матросами командовал. А в Отечественную в Мурманске морские конвои охранял.

      – Мой дед священником был, – сказал парень – сосед Олега. – В тридцатые в лагере погиб.

      – Ты вроде говорил, что из партийных? – спросил его пожилой.

      – Я считаю, не должно быть крупной частной собственности. Ну, считаю я так! – Парень стал для убедительности размахивать руками. – И в партию сам на заводе вступил. Никто меня туда силком не тащил. А эти все из партии сбежали и в демократы записались! Я же не побегу.

      – У меня в семье – два деникинских офицера – дяди отца, – говорил пожилой. – Один – погиб, второй в Сербию уехал. Потом в Чехии жил. Мне там пришлось бывать. Даже могилку искать пробовал. Я полжизни дипкурьером служил. Помню, в Париже пошли мы с приятелем в музей д'Орсе. Идем по залу с портретами середины девятнадцатого века. Смотрю на женщину на большом портрете. Какие, думаю, русские глаза! Приятелю говорю: вылитая наша! Подхожу, читаю: графиня такая-то… «La tante du musicien Rimsky-Korsakov». Тетка композитора Римского-Корсакова! Рисовал какой-то художник с немецкой фамилией. А все равно наших сразу видно.

      С Конюшковской к Верховному Совету повернули две машины. Выключили фары и заглушили моторы. Олег пробирался в их сторону, а навстречу по толпе неслось: «Расстреляли! В Останкино!». Но тогда эти слова так и остались неосознанными громадным большинством тех, кто стоял на площади. «А кто, кто стрелял?», – спрашивали вокруг. «Милицейский генерал приказ отдал». «Кто?».

      Ночь была тихой и холодной. Олег шел по темным, пустым переулкам к улице Заморенова. Только в редких окошках горел свет. На мусорных баках сидели бездомные кошки. Из приоткрытой форточки двухэтажного дома слышался плач ребенка.

      На перекрестке Олег повернул к Аниному дому. Вдруг услышал правее, со стороны Пресненского вала нарастающий гул. Вдали под белесым светом фонарей один за другим мелькнули три бэтээра.

      Пока Олег добежал до конца переулка, бэтээры успели куда-то