Быт Бога. Евгений Владимирович Кузнецов

на Маню, на Веретенникова – вокруг одни подслушивания всяческие.

      С мига того качающегося, плывущего не раз со страхом собирался сказать себе, мне:

      –– Выключи звук, выключи звук!

      А это как-то певица пела из телевизора, а я и убрал случайно звук совсем – и тут будто только и включил телевизор, тут только будто и увидел её, брызги слюны из её пасти, язык огромный, зубы анатомические и, главное-страшное, только тут услышал её наглый бесстыжий вопль ко мне:

      –– Славы! Славы! Мне! Мне! Славы! Гад! Ненавижу!.. Славы!

      Сижу, сижу…

      Вчера-то в троллейбусе!..

      В ухо мне сзади кто-то задышал громко:

      –– Ждите! Ждите!

      Словно вот-вот что-то такое случится, что грозит мне или всем.

      Я вздрогнул – но троллейбус ехал да ехал…

      Слова же и боль в плече всё звучали – но я уже сомневался: мужской ли то был голос, или женский, только что или… давно…

      И вся жизнь – голос этот: в ухо – мне, и – сзади, и – незнакомый. И вся жизнь – напряжение от вот-вот грядущего…

      Я, наконец, смело посмотрел на Маню и увидел, что он думает обо мне, вернее – думает ошибочно. Щекой узнал, что и "человек" Веретенников, думая обо мне, думает ошибочно.

      Ошибочное мнение и называется мнением одного о другом, одного о другом.

      Неинтересно тут, в Городе, общаться: если спрашивают – лишь бы тебя затруднить, и не знаешь лишь, как поглупее ответить.

      Люди, они – скучные люди: что ни скажи – никто никогда не воскликнет прежде всего:

      –– Верно! Неверно!

      Всякий прежде, прежде всего-то, клюнет в плечо соседа в полголоса:

      –– Это – кто?..

      Касания, просто касания…

      По мне же, другой всякий, всякий другой – лес густой, непроглядный… и вдруг меж стволов – просвет на один миг!..

      А бывает ли тебе с самим-то собой спокойно?..

      Не делаю против воли другого.

      Не спасибо ли за это ждёшь?..

      Безошибочно я печатал – и ощущал, как худеют мои щёки, как выжимает меня тот Крен… И обо всех в Кабинете, обо всех даже на свете находил сейчас в себе самую настоящую свежую отроческую боль.

      Глаза, глаза, глаза…

      Видел женщину, что допрашивал Маня, а слышал:

      –– Я женщина, ты мужчина, а вот ты меня и не достанешь!

      Милиционера увидел в окно во дворе, но услышал:

      –– Я маленький, я тупой, но вот ты меня и не достанешь!

      Начальник, Начальник который, он тут, в Здании, в его большом кабинете:

      –– И я, и ты в органах – а вот ты меня и не достанешь!

      Из радио:

      –– Я глупа, я така, но вот я веду передачу, голос мой ты можешь уменьшить или заткнуть совсем – но вот ты меня и не достанешь!..

      И как бы – о-о! – мне сейчас прогнать, не допрашивать этого моего "человека"!..

      Клава, Клава пришла!

      Я смотрел – я видел: Клава пришла. – Как я, оказывается, ждал её, Клаву!

      Бойкая, всегда и всюду с губами растянутыми: словно знающая о моём вчерашнем с кем-то поцелуе.

      Смело, почти не позорно, велел я Веретенникову прийти завтра, – правда, спеша, не сказал ему время.

      Уж