Царствуй во мне. Наталья Ратобор

пукетовых шалях, в звенящих медных монистах, выдаваемых за золотые, – выводили тягучие романсы и бросали в зал яркие плясовые, приправляя их «жгучими, волшебными» взорами и красноречивым подергиванием плеч, словно вытряхивали попавшую в лиф пчелу. Судя по широте торопливых движений, в просторные балахоны артисток их набился целый рой. Колебание мясистых грудей, вкупе с лихими бесшабашными напевами, магнетически действовали на толпу из потерявших степенность купцов, отбросивших приличия фабрикантов, худосочных студентов, подгулявших офицеров и прочих фигур мужеска полу. Лица у всех, невзирая на происхождение, отличались налетом недвусмысленной похоти и готовности к сомнительным «подвигам». Большинство этой разномастной публики под утро откочевывало продолжать кутеж в менее презентабельные заведения, не минуя и дома свиданий.

      Горластые хористы в расшитых золотом жилетах приплясывали, рисуясь и демонстрируя удальство, солировали в сопровождении хора. Поклонники цыганского пения, ошалев от восторга, щеголяли друг перед другом щедростью. И точно уловив момент, когда энергия, подпитывавшая золотой поток, почти истощилась, старейшины вытолкнули вперед свой главный козырь – «несравненную Илону».

      Принятая в хор из забредшего на российские просторы кочевого племени, полудикая пятнадцатилетняя девочка, принятая в хор ради звучного голоса редкого по красоте тембра, впервые выступала перед публикой. Еще вчера черноволосая смуглянка странничала со своей древней бабулей, а когда та скончалась – девочку сторговали старейшины для столичного хора, что считалось высокою честью. Цыгане что-то приказывали ей по-венгерски: таборная не вполне понимала русскую речь. Аккуратно причесанная и принаряженная дебютантка боязливо поглядывала по сторонам. Ей было в диковинку разнузданное сборище полупьяных мужчин, развязные движения товарок. Простосердечная пугливость сквозила в неискушенных очах. Пунцовая от смущения, слушаясь старших, юница завела напев несмелым меццо-сопрано, но скоро, следуя канонам песенной печали, отрешилась от толпы – и голос ее зазвучал непостижимо проникновенно, изливая из сердца вечную тоску по воле. По окончании песни на пару мгновений повисла почтительная тишина, но тут же зал всколыхнулся овациями и ободряющими криками. Обильный денежный поток зашелестел, зазвенел с прежней силой. Девочка опасливо съежилась; на ее растерянном юном личике ясно читалось желание спрятаться.

      Старейшины, оценив важность момента, велели юнице одарить поцелуем наиболее щедрых дарителей, при этом, однако, строжайше ограждая ее от скабрезных касаний. Потребовались повторные окрики, пока целомудренная туземочка, затравленно озираясь, не пошла по кругу, нетвердо держа врученный ей поднос.

      Чуть не плача, она целовала в губы дышавших перегаром, похотливых мужчин, шептавших ей непристойности. Шевцов стоял в полукруге среди прочих и, следуя очередности, бросил на поднос хрустящую купюру. Приблизившись к нему, певица подняла тревожные глаза – Валерий увидел красивое лицо перепуганного ребенка. Шевцова прожгло острой жалостью. Он отвел детскую руку, тянувшуюся обвить