Лицей 2021. Пятый выпуск. Михаил Бордуновский

проснулся Соломон.

      Взметнулся, засмеялся – и тут же снова спать.

      Вечерней рощей пахла уютная кровать.

      Когда ему от ро́ду пошёл десятый год,

      летучая зараза в селе побила скот.

      За домом за последним, где отцвела ирга,

      торчали из оврага рога, рога, рога…

      Роскошно, равнодушно, всегда и навсегда

      течёт-проистекает надменная вода.

      Пятнадцать Соломону. К источнику приник

      в училище духовном, среди шершавых книг.

      Проваливаясь глубже в уютный общий сон,

      в семнадцать лет поехал в безбрежный город он.

      Был город беспощаден, как перпендикуляр,

      но чудную ошибку там повстречал школяр.

      Сначала были вздохи и прочие блага,

      а после, много позже, – рога, рога, рога.

      И это провалилось однажды в никуда.

      Течёт-проистекает стандартная вода.

      Сквозь белую бумагу просвечивает сон.

      Не вовремя родился прекрасный Соломон.

* * *

      Перевёрнутой чашей была в этом летнем платье.

      Апельсиновой долькой, тающей в реагенте.

      И хрустальным глазом в морщинистом, злом пирате.

      Ничего не осталось, кроме картинок в ленте.

      Когда у пошлости окончательно сядут батарейки

      и кальмары полетят над Москвой протяжными косяками,

      когда построятся с помощью циркуля и линейки

      крепкие мальчики с выбритыми висками,

      приходи тогда в закрывшийся бар на Хрустальном.

      Постучишься сердцем, три раза, тебе откроют.

      Заходи, и тогда мы начнём изучать детально

      в животах друг у друга пространства лужковских строек.

* * *

      Ладони плавали в карманах

      (привет, родная, как дела?) —

      в пакете так живая рыба

      для новогоднего стола.

      Ни рассказать, ни поделиться

      восторгом, жутью – да ничем.

      Про то, что есть живая птица,

      молчал. А то, что на ночь ем,

      стираю, глажу, выступаю

      в театре, к папе захожу,

      что боль уже совсем тупая —

      так это ясно и ежу.

      На шее вздрагивала жила,

      что называется, в пандан.

      Жена одежду мне сложила

      в большой лиловый чемодан.

      Ладони плавали в карманах,

      и говорила голова

      ненастоящими словами

      про настоящие слова.

* * *

      Утю́жки просит мятая сорочка,

      влюблённость просит подписаться маем.

      Мы ничего не знаем про щеночка:

      по-видимому, он непознаваем.

      Искали все, и вовсе не для вида,

      не зная мира, счастья и покоя, —

      в диапазоне от Эпименида

      до Жижека не нашего Славоя.

      Так много слов – заумных, точных, хлёстких

      сказала эта звёздная аллея,

      а я готов орать на перекрёстках,

      что наступила Эра Водолея.

      Я вспоминаю. Нет, я торжествую!

      Я существую! Vici! Vidi! Veni!

      Когда башку – лохматую, кривую —

      кладу тебе (ты помнишь) на колени.

      Кладу башку, и сердце скачет-скочет.

      Есть