Казачий алтарь. Владимир Бутенко

не дюже немцы брешут. Крутенько скрутили нас, крутенько!

      – Батя, вы договоритесь! – осадил его Степан Тихонович с пугливой поспешностью. – Что упало, то пропало.

      – Я не супротив Советов агитирую, а толкую человеку, как оно было… Откель ей знать? В городе Ставрополе, в нонешнем Ворошиловске, я в тридцать третьем ажник два месяца прожил, при Андреевской церкви христарадничал. Трудно было, а не так, как у нас.

      – Конечно, мне испытать голод не пришлось, – призналась Фаина. – Папа получал паек как сотрудник НКВД. Но я абсолютно уверена: голод возник по вине кулаков. Да плюс засуха. Папа рассказывал, как враги народа зарывали зерно, уничтожали стада… Об этом и в романе Шолохова. Островновы подло действовали в каждом селе.

      – Надо же! Как в точку попали! – отозвался Степан Тихонович. – Следователь тоже сравнивал меня с Яковом Лукичом. Дескать, грамотный и коварный… Я же вам как на духу скажу, что ни о каких заговорах против советской власти ни в тридцатом, ни в тридцать втором мы и слыхом не слыхивали! Может быть, единичные факты и были. Но о широком заговоре… Я «Поднятую целину» от корки до корки помню. Только вот не знаю, чего принесла она больше: пользы или вреда? Шолохов, конечно, не виновен. Сердцем писал. Да книгой его воспользовались. Стали выискивать Островнова в каждом хуторе!

      – И правильно! Товарищ Сталин указывал, что классовая борьба с приближением к коммунизму не ослабевает. Я с вами категорически не согласна, что роман в чем-то навредил. Он нанес удар по врагам партии и народа. А воспитательное значение? Оно огромно!

      – Завели волынку, – поморщился Тихон Маркяныч и собственноручно разлил брагу по рюмкам. – Я, окромя Библии, книжек не читал и ужо теперича не осилю… Будя! Человек жив нонешним днем, про то и гутарить надо. Берите… А ты чего, агитаторша?

      – Нет. Спасибо, – качнула Фаина головой и опустила глаза. Лицо ее стало отчужденно задумчивым, далеким. Крупный нос и подбородок заострились, делая девушку старше и придавая всему облику нечто птичье, неустойчивое. И – жалкое.

      – И давно ж ты на скрипке играешь? – невзначай осведомился Тихон Маркяныч. – При оркестре али как?

      – С детства. Нет, в ансамбле играю редко. Преподаю в школе. Я уже объясняла.

      – Может, сыграли бы? – поощряюще улыбнулся Степан Тихонович.

      – Извините, но для этого должно быть настроение… Я, пожалуй, пойду утром. Ноша не тяжела.

      – Как выйдешь на шлях, так и проголосуй, – с ехидцей наставил Тихон Маркяныч. – Тобе немецкие танкисты лихо подвезут! Не бузи! – И обратился к правнуку, жующему пышку: – Принеси, болеткий, кисет. Там, на верстаке, забыл.

      Мальчуган вернулся с пустыми руками.

      – Нету? – всполошился старый казак. – Я ж его с краю притулил. Не выйдет из такого слепца дозорного. Казак в сумерках должон, как сова, зрить! Ох, придется самому.

      Лидия, выйдя из летницы, разминулась со стариком и принялась убирать со стола. Обрадованная ее появлением, Фаина охотно помогала. Из-под навеса,