Майне кляйне поросьонок шпрингает по штрассе. Мирослав Велийкович Джикович

Мама решила, что у меня помутнение рассудка. А через несколько месяцев мы поженились.

      – А картошка? Сгорела?

      – Какая картошка? – старик удивлённо взглянул на девушку. – А, картошка… Не знаю… Не помню. Да, так вот, этот день – день нашего знакомства – мы неизменно отмечали: сначала втроём, а после кончины мамы уже вдвоём; никакого другого праздника, включая дни рождений, не ждали мы с таким нетерпением.

      – А почему вдвоём? У вас не было детей? А друзья?

      – Детей Бог не дал. А друзья… Была одна пара, но они уехали на пээмже, уже давно, а так – изо всех близких только Галин двоюродный брат, но он на Камчатке живёт, уже сто лет не виделись – дорога туда-обратно в копеечку влетает, да и как-то незачем.

      Вот так вот и жили мы все эти годы душа в душу. Почти все…

      Это «почти» появилось в моей жизни в лице миниатюрной жизнерадостной брюнетки. В те, как сейчас называют, «лихие» годы мне удалось устроиться на подработку в юридическую консультацию. Она пришла на приём по пустяковому вопросу, мы мило побеседовали, я попросил её донести какие-то недостающие документы. А на следующее утро она чуть меня не задавила на своей «семёрке». Перепутала педали. Мне-то что, я успел отскочить, а с ней случилась такая истерика – насилу успокоил. И как-то так получилось, что уже к вечеру мы оказались в постели…

      На всём протяжении моего романа я не давал Галочке ни разу ни единого повода – всегда приходил вовремя, никаких записок, звонков, отлучек, словом, никакого компромата. Но, несмотря на все предпринимаемые меры предосторожности, мне казалось – да что там казалось, я был уверен – что она всё знала. Ни словом, ни взглядом, ни намёком она не обнаруживала этого знания, боясь неосторожным движением оборвать ту тончайшую нить, что ещё связывала нас. Например, провожая на работу, она по обыкновению спрашивала, в котором часу я вернусь. Обычные слова, но что-то особенное всё-таки было в них: то ли нарочито безразличный тон, то ли то, как она поправляла мне воротник и избегала смотреть в глаза… Да, скорее всего, последнее: Галочка просто боялась увидеть в них страшную правду…

      «…Всего-то одна неделя. Приеду, и надо будет поговорить», – она чмокнула меня в щеку, привычным движением стерла помаду и упорхнула в вагон.

      Долго я бесцельно ходил по улицам, обдумывая слова моей пассии. Поговорить, поговорить… Конечно, она до сих пор безропотно сносила свое положение тщательно скрываемой любовницы, никак не подталкивая меня к каким-то решительным действиям. Но и дураку было понятно, что ей хотелось семьи, постоянного, никуда не спешащего по вечерам мужчину. А я… Мало того, что уже полгода держу её в подвешенном состоянии, так ещё и жену обманываю. Надо, не откладывая в долгий ящик, сегодня же сознаться во всем Галочке, объяснить, что так уж получилось, мы любим друг друга, я не могу находиться в таком двойственном положении, ты же умница, отпусти меня…

      Было уже очень поздно, когда я поднялся к себе в квартиру. Пожалуй, Галочка уже спит, подумал я, и лучше отложить этот