Майне кляйне поросьонок шпрингает по штрассе. Мирослав Велийкович Джикович

и запущенном парке можно ногу сломать. Просто с заходом солнца, когда и милиция боится туда сунуть нос, собираются различные компании, пьют и чем ещё занимаются, одному Богу известно.

      Её обнаружили где-то здесь. Как мне рассказывал следователь, скорее всего, она зашла вовнутрь, наткнулась на грабителя или хулигана, побежала обратно и успела проскочить в калитку, но преступник догнал её уже на улице и нанес удар по голове.

      Сколько раз я приходил на это место, пытался представить, как же это угораздило её, женщину отнюдь не храброго десятка и вполне благоразумную, совершить этот опрометчивый поступок – свернуть напрямую, через парк! И ответ всегда был очевиден – дома её с нетерпением дожидался любимый муж, голодный и капризный…

      Я разыскал ту бригаду «скорой», которая подобрала её; они подтвердили, что шансов выжить после такого удара не было. Молодую пару, которая вызвала медиков, я найти так и не смог, да к тому времени уже и не хотел…

      …Вдруг обнаружил, что иду по тёмной аллее. Понял, что задумался (это случалось со мной в последнее время всё чаще и чаще), и сделал это автоматически. Молодой месяц давал так мало света, что дорожка скорее угадывалась, чем виднелась. Первым желанием было, конечно, вернуться на проспект, где горели фонари и встречались редкие прохожие. Но тут я понял, что точка невозврата уже пройдена, и я обязательно пойду дальше. Мне необходимо было именно сегодня пройти этот путь до конца…

      Ночь не помеха – дорогу я знал наизусть. Как говорят, нашёл бы и с закрытыми глазами. Сейчас на развилке направо, потом до того, что осталось от богадельни; обогнуть её, а там уже и выход проглянет. Я двинулся дальше и тут поймал себя на мысли, что пытаюсь идти какой-то крадущейся походкой и вдобавок постоянно оглядываюсь. Вот и зияющий пустыми оконными проёмами бывший странноприимный дом: и днём-то вид останков здания из тёмно-красного кирпича радостных чувств не вызывал, а уж ночью и подавно. В моё время все знали, что в этом некогда двухэтажном особняке была немецкая женская богадельня (от неё, кстати, и парк в обиходе стали именовать Немецким, игнорируя меняющиеся официальные названия); после революции устроили детский дом, а во время войны оборудовали замаскированный командный пункт; тогда же его и разбомбили. А сейчас молодежь всего этого не знает и называет попросту графскими развалинами.

      Я почти обошёл здание, как боковым зрением приметил несколько сигаретных огоньков. Стараясь ступать как можно тише, завернул за угол. Не заметили, Бог миловал… Я вышел уже на финишную прямую, ещё десяток-другой шагов, и парк кончится, а там дом близко. Странно: квартира, ещё несколько минут назад ненавистная своей пустотой, вдруг представилась надёжной, желанной крепостью.

      «Стой! Кому говорю, стой!»

      От этих слов у меня в буквальном смысле подкосились ноги. Первым желанием было броситься бежать, но какое там – не только бежать, но хоть как-то ускорить шаг я был не в силах. Ноги, да и руки заходили ходуном.

      «А ну, стой, падла!» – кричавший был совсем близко,