«Играя с мраком блюз». Петр Альшевский

как одной из морщинистых дур

      приходится брать…

      Что тут добавишь —

      на давних успехах

      кашу не сваришь».

      Глубочайший овраг, присевший в нем йог

      волну в небосводе

      если, выпивши, слег

      тебе не поднять, не унять суету

      с мыслью: «Элен!

      Позвони. Я приду».

      Через тебя я перелезу, позволив рыкать

      мозгу-бесу —

      ты села перелистывать ноты?

      Закрой эту глупую книжку.

      Я помню полет валькирий.

      Когда я кланялся щенкам

      они доили ветер

      сутулый стрелок прятал ружье

      встретив их взгляд.

      Я слышу полет валькирий.

      Как слышу электричество

      проходящее каменным громом

      по дрожащему городу.

      Я вижу полет валькирий.

      Тонули в ужасе тени

      гипнозом прибитые к стенам

      размножались оттенки красного

      стонали матросы

      ребенок смеялся

      шепча: «Наконец-то»

      порываясь вернуться домой

      обживая воронку

      он им не дастся —

      цветные коты. Увядшая роза.

      По теплым костям

      сгоревших без спроса

      гадает мальчик-колдун.

      Там, куда смотрят его голубые глаза

      дымится песок.

      Из раскрытого космоса

      рыбой-дождем плывет музыка.

      Мальчик входит в музыку.

      Если вы слышите, он погадает и вам.

      И нам, проткнувшим стрелой барабан.

      Подольше бы длилось молчание.

      2. Пылающая церковь

      Закатный цвет травы

      под лодкой лишь вода

      туман клубит стога

      на берегах, где ждут

      когда взойдет роса

      и смоет тяжкий зуд

      с засушливых полей

      вобравших пот земли.

      Мы здесь с тобой одни.

      Под лодкой лишь вода

      кто скажет, что сейчас

      помогут нам слова

      доплыть без суеты

      к невидимым огням —

      устав вести по дням

      отсчет своих дорог

      ночь нас уводит в даль

      насколько каждый смог

      уйти от мерзлоты

      внутри бурлящих вен.

      Я не спрошу зачем

      под лодкой лишь вода.

      Вода. Гуашь. Рука.

      Вернувшись, снимет паука

      с оранжевой картины

      нож или бритва коснутся щетины

      неисправная пушка пальнет —

      больному уже не больно.

      Пришла пора успокоиться

      и он успокоился.

      Взирает в глазок и кашляет

      но гораздо бескровнее.

      Выжав до блеска исподнее

      он наскреб по сусекам

      пыль пограничного града

      и крошки заснувшей Елены

      той, что всегда была рада

      подсыпать яда другому

      а ему почему-то платила

      малопонятным доверьем

      за его неровную кожу:

      «Очнувшись, смеясь, уничтожу

      время –