Последний властитель Крыма (сборник). Игорь Воеводин

ладно, – наконец сказал он. – Ты ж все равно аборт не сделаешь…

      – Нет.

      – Ладно, – повторил он. – Мне на дембель через два-три месяца, поедем в Москву.

      – Я там не приживусь.

      – А ты была там?

      – Нет.

      – Ну, так чего же ты?

      – Я – вольная. Мне простор нужен.

      – Ну, так чего ты хочешь? Я здесь не останусь.

      – Почему?

      – А куда мне после комендатуры? В менты только? Сыт по горло.

      – Боишься, припомнят?

      – А что, не припомнят?

      – Чезарь ваш остался – ничего, никто не тронул.

      – Чезарь водилой служил, с него какой спрос…

      – Вася, – сказала она, – на тебе ж крови нет, и славы худой тоже нет. Ты ж не конвойщик, не вэвэшник (от ВВ – внутренние войска, осуществлявшие охрану лагерей), вертухаем же не был…

      – Так-то да, – помолчав, ответил солдат, – да этим, когда зенки зальют, разницу разве объяснишь?

      Лаванда, горная лаванда!

      Наших встреч с тобой синие цветы… —

      пела с эстрады София Ротару. Пьеса на сцене шла к концу.

      – Ну, так уедем куда-нибудь! Скажи, я тебе нужна? – Валька, тяжело дыша, взяла его руку. – Скажи, не ври, я не дешевка, напрашиваться не буду.

      Серебряков долго смотрел в сторону.

      – Нужна. – Он поднял глаза. – Быстро все, блин, но думаю, что нужна.

      – Ну так чего же ты боишься? Остальное – туфта.

      – Валька, ну куда я поеду? Меня с четвертого курса выгнали, мне институт заканчивать надо…

      Он с тоской подумал, как это глупо и дешево звучит – институт… На площади дрались и пели, целовались и пили.

      Надя цепко держалась за куртку Нефедова в танце и прикрыла глаза. И он, успокоившись, понял, что никакое небо не даст ему больше, чем он уже имеет. А летать можно и на гражданке, вот только как уволиться – ведь не отпустят, служить некому, а запихнут в наземную службу и кукуй…

      Но это было все-таки второстепенным.

      Хотя и невыносимым пока.

      Вместо «Лаванды» загремело что-то современное, несуразное, и все вокруг задергались, запрыгали. Плясали – приисковые в джинсах и куртках, бичи в тренировочных костюмах, при галстуках начальники, малолетки, фартовые и непутевые, крутые и чмари, шмары и командированные из Иркутска, томные дамы лет сорока, шалавы и приличные, «химики» (т. е. условно-досрочно освобожденные, направленные на тяжелые производства) и вольняшки, все, как с цепи сорвавшись, скакали и дергались на кругу.

      Визжа, прыгал, демонстрируя приемы карате, какой-то маленький казах. Он был в восторге. Колыхали телесами упитанные, как нагулявшие жир белуги, жены комсостава. Извивались в экстазе подросшие их дочки, готовившиеся поступать в институты и валить отсюда подальше, жадно отрывавшиеся напоследок.

      Надя и Нефедов, взявшись за руки, вернулись за стол.

      – Я хочу выпить, – Надя попросила лейтенанта налить, – я хочу выпить за то, что все люди – светлые, хорошие и чистые, и чтобы никогда они об этом не забывали.

      – C-сука, мля, – выговорил кто-то, рослый и темнолицый, одним ударом валя не в меру разошедшегося