Мое второе Я. Таня Винк

Зойкой так бы и поступили – бабушка Марта когда-то отлупила ее, четырнадцатилетнюю, сапогами, купленными на рынке. Сапоги эти были на каблучке, впервые в ее жизни, они их вдвоем с папой выбирали. Папа одобрил, они на радостях по мороженому съели, бабушке ее любимые конфеты купили, «Скворцы». Но бабушка как увидела сапоги, как на Степу накинулась: мол, что ты из девчонки шлёндру делаешь. Конечно, она ж тебе не родная! Тебе мало, что она с Никитой по углам зажимается? Побитая Зойка поплакала и смирилась с тем, что сапоги бабушка продала, и, встречая их новую обладательницу, молча глотала слезы – уж очень хотелось ей пройтись по поселку в этих сапожках. А главное, чтоб Никита увидел. А вот по углам она с ним не зажималась, тогда они еще просто дружили, это все воображение бабушкино нарисовало.

      Степа упреки эти принимал близко к сердцу, и единственное, что мог сделать, так это выпить – после смерти Нади он начал пить, но это никак не отражалось на его работе. Пил он обычно по субботам, в одиночестве, во флигеле – высосет грамм двести водки или самогона – и спать, он худой, ему много не надо. Все было нормально, но однажды он упал и разбил голову, и это сильно испугало Зойку.

      – Папочка, пожалуйста, не пей! Если с тобой что-то случится, я в детский дом уйду, я тут не останусь, – плача и дрожа всем телом, сказала ему Зоя.

      Он послушал дочку и стал пить понемногу, грамм по сто. Бабушка за это к зятю не цеплялась – в лужах не валяется, постель не мочит. Зарплата приличная – полторы ставки: кроме ставки учителя истории и права, у него было еще полставки учителя природоведения и биологии плюс за внеклассную работу тренера баскетбольной секции. Рукастый, все умеет, машина есть, хоть и старенькая. Марту возит, куда она скажет. Марта только это брала во внимание, а мысль о том, что Степа живет здесь лишь потому, что все еще любит ее покойную дочку, любит по-настоящему, от себя гнала – ее-то саму муж оставил ради молодой девки. Уехал, и все, будто не было его вовсе. И каким-то совершенно непостижимым образом она даже после смерти дочки завидовала Степановой любви. Откуда в ней было это? Кто знает, но она себя лучше чувствовала, когда дочка одна была. Марта себе в этом не признавалась, боже упаси, а если б кто сказал ей такое, то она б того убила. И каждый день после похорон ждала, что Степан уйдет, женится, заимеет собственных детей. Но он никуда не уходил, над Зойкой трясся. А ведь девчонка ему никто. И Марта, не привыкшая к верности и любви, усматривала в поведении зятя коварный план.

      – Думаю, Степа решил жену себе вырастить, – делилась она с бабами, – Зойка ж на Надю очень похожа.

      – Неужто? – квохтали бабы.

      – А зачем ему неродное дитя? Нормальный мужик своих хочет.

      – Ай, какой хитрозакрученный… – шепелявили подруги, и каждая прикидывала, куда б эту новость отнести.

      А зять был не из хитрозакрученных – Марта не знала того, что знала только Надя. Он очень хотел собственных детей, но не имел на это права: его мама болела шизофренией, а заболевание это наследственное. И однажды во время очередной депрессии