Бродяга. Максим Городничев

пасторальный портрет для потомков или нарубить мясных галет из его злопыхателей. Вот ходули – кисть и топор – на них мир держится.

      Вскоре я начал терять ощущение места. Мне казалось, наша короткая беседа с Амелией происходит в мрачной пещере первобытных людей: мимо прошаркал человек с крисом, он держал за ноги обезглавленную курицу, и кровь рисовала на полу замысловатый узор – будто прошла пьяная амазонка, плевать хотевшая на менструацию.

      Я проследил за перемещением заказа с подноса на стол. Виски стоял передо мной глубокомысленнее слезы младенца. Я взял стакан, убаюкал янтарную лужицу в стеклянной темнице. Крутанул несколько раз, заставляя жидкость омыть стенки бокала. Запахло мечтами рыбаков на осаждаемых штормами верфях. Я собрался сделать изрядный глоток, но не успел коснуться губами кубиков льда, плавающих на поверхности, как крупная ладонь с хлопком опустилась на плечо:

      – Здравствуй, Альтаир, глупо заявляться в бар, когда твой портрет на всех углах города, – голос, похожий на стон гомосека прозвучал над моим правым ухом. – Надеюсь, обойдемся без красивых жестов?

      «Обожаю инквизиторов, что с ними ни сделаешь, никаких угрызений» – эта мысль посмотрела на меня сквозь мутную жидкость в стакане, истолковывая все в черном свете, и я сидел, не поворачиваясь, готовый к убийству. В баре наступила гробовая тишина. Не зря самое страшное безмолвие там, где много людей молчит.

      – Поубивал и будет, чертов еретик, надо знать меру, – упиваясь вниманием, произнес второй из стоящих за моей спиной.

      – Не поспоришь, – я ответил автоматически, пропуская мимо ушей любезности, ведь они правы, какого хрена я полез в крысиное логово, зная, что вокруг полно мышеловок.

      Наконец я понял, до чего велика жажда клира покончить с загулявшим мясником. Инквизиторы патрулируют окраины, стража начала проскребку квартал за кварталом, и наверняка уже перекрыла выходы из города. Кольцо замкнулось. То-то Париж выглядел притихшим, что лишь подтверждает окончание первой фазы операции: огородить дичь флажками, не дать выскользнуть из оцепления. Кто-то пошел на крайние меры: моя голова оценена, а это значит, что в Городе, исповедующем товарные отношения, меня может не просто выдать каждый прощелыга, но и попытаться убить в расчете на милость епископа. Чертова биржа.

      Выходя из бара, я слышу звук текущей мочи. Весь мир – в текучем состоянии, ничто не вечно. И снова эти улицы. Город похож на бойню, где за палачей отдуваются чума и сифилис.

      Один из инквизиторов приказал повернуться, и я увидел его лицо. Он растянул в подобии усмешки бескровные губы; зубы блеснули желтые, а глаза равнодушные, как у насекомого. Улыбка оставалась на его лице слишком долго, мерзкая и голая, вобравшая в себя все запретное зло, на которое способен человеческий ум. Второй, долговязый, в плаще, лишь поводил глубоким капюшоном, и я решил, что обязательно загляну в эту темноту. В руках у каждого по арбалету.

      Я