Бродяга. Максим Городничев

всего человечества?

      Старик помолчал. Казалось, он хочет уйти от ответа, убежать, затаиться. Наконец сказал:

      – Церковку видишь? – он кивнул за пределы бойницы, туда, где вдалеке вырисовывался мощный силуэт увенчанного горгульями собора. – На крест посмотри.

      Я глянул, различил серое марево.

      – Не вижу, темно.

      – Лучше смотри.

      И только когда от перекладины креста оторвалась гигантская крылатая тень, я разглядел собор, его башни, розу, украшенную цветными витражами. Тень дважды взмахнула крыльями и снова угнездилась на кресте. Я похолодел.

      – И что видишь? – Гебура наблюдал за мной пристально.

      – Крест, и… на нем тень какая-то. Не разобрать.

      – Это тень орла, твоя тень1. А на кресте ты распят. Прямо на Соборе Парижской Богоматери. Хочешь – верь, хочешь – не верь.

      – Почему… там?

      – А потому, что заступаясь за одного невинного, вступаешься за всех. Только люди тебе такого не простят, распнут, как Иисуса. Я вот понял это давно, плюнул, и общества более не ищу. Слава Богу, я безбожник.

      Мой язык с трудом провернулся во рту, скрежетнул наждачной по небу:

      – И что, нравится такая жизнь?

      Он задумался, кивнул нахлынувшим воспоминаниям, будто приветствуя старых друзей, растерзанная толпой семья и увядшее рыцарство отразились в его глазах. А я не мог оторвать взгляд от болтающейся у него на носу капли, но та упорно держалась.

      – Здесь люди, как огромные ракообразные, – произнес отшельник, – вылупляются, проламывая скорлупу, и заселяют Город, где весь их потенциал разбросан на прилавках огромного рыбьего рынка. Я просто не хочу быть товаром.

      Город… это коробки из кирпича, стекла и переработанного мусора. Это улицы. Именно они, одинокие длинные улицы – прилавки базара. Город… Это люди. И их расписание. Из года в год, возвращаясь домой в одно и то же время, проходя по одной и той же улице, веришь в рабство. Улица такой же товар. Она идет вместе с тобой в конце дня, когда зажигаются фонари, пахавшая, как лошадь, принимая на свою мостовую неподкованные копыта, колеса карет и телег, выслушивая пьяный гомон гуляк. Она идет вместе с тобой плавно, не торопясь, придерживая кандалы, чтобы ты не свернул с нее, не освободился. Помни, расписание священно, завтра утром ты должен вновь напялить мушкетерский мундир с аксельбантами скомороха, ведь фабрика встанет, если не придешь. Фабрика – твоя жизнь. И улица тоже. Город – это ты.

      Я ощутил действие спирта, смешанного с препаратами. Спирт. В его коде была великая тайна – я почувствовал, что встретился лицом к лицу со Смертью на уикенде, череп в моей бороде качался взад-вперед на соломенном тюфяке в такт сердечному ритму. Такое чувство посещало только в снах детства, когда падал в бездонные пропасти и не мог проснуться.

      – Нееет, – прохрипел я.

      Да, ответила Смерть. Я съежился от ужаса, косматого и допотопного. Перед мысленным взором

1

Альтаир в переводе с арабского – «Летящий орел».