Он был, так сказать, первым симптомом странного отравления сопереживанием. Сперва у меня было лишь притупленное (примерно как когда, заболев, просыпаешься с тяжелой головой) ощущение того, что со мной что-то произошло или происходило. До этого момента я беззаботно жил в своем ограниченном мирке. Меня волновало только то, что казалось важным или забавным моим товарищам, моему начальству, но я никогда ни за кого не переживал, да и моим благополучием никто особо не интересовался. Еще ни разу меня ничто не потрясало. Мои семейные отношения были налажены; моя профессия, моя карьера разграничены и урегулированы, и эта беззаботность – я только сейчас это понял – сделала мое сердце бездумным. Теперь вдруг что-то случилось со мной, что-то стряслось – на первый взгляд ничего существенного, ничего, что можно было бы заметить со стороны. И все же, взглянув в глаза обиженной девушки, я познал до сих пор немыслимую глубину человеческого страдания; что-то во мне надломилось, и теперь по всему моему телу разливалось неожиданное тепло, пробуждая ту таинственную лихорадку, которая, как и болезнь для пациента, до сих пор остается для меня необъяснимой. Вначале я осознал лишь то, что вышел за пределы безопасного круга, в котором беспечно существовал доныне, и шагнул в новую зону, которая, как и все неизведанное, вызывала одновременно восторг и тревогу; впервые я увидел, как передо мной разверзлась пропасть чувств, и я испытал непреодолимый соблазн броситься в нее и измерить ее на собственном опыте. В то же время инстинкт предупреждал меня, чтобы я не поддавался такому дерзкому любопытству. Он увещевал: «Хватит! Ты извинился. Ты исправил эту глупость». Но другой голос внутри меня шептал: «Сходи туда! Почувствуй еще раз эту дрожь, пробегающую по спине, эти струйки страха и напряжения!» Но инстинкт вновь предупреждал: «Прекрати. Не навязывайся, не ввязывайся в чужие дела! Для тебя, простого парня, эта задача является непосильной, и если ты не остановишься, то совершишь еще бо́льшую глупость, чем в первый раз».
Удивительным образом все решилось без моего участия, поскольку через три дня на моем столе появилось письмо от Кекешфальвы с вопросом, не хочу ли я прийти к ним на обед в воскресенье. На этот раз среди гостей должны были присутствовать только мужчины, в том числе подполковник фон Ф. из военного министерства, о котором Кекешфальва мне рассказывал, и, само собой разумеется, его дочь и Илона были бы весьма рады видеть меня. Мне не стыдно признаться, что это приглашение вызвало у меня, довольно застенчивого молодого человека, чувство гордости. Значит, обо мне все же не забыли, а упоминание о том, что в гости придет подполковник фон Ф., казалось, даже указывало на то, что Кекешфальва (я сразу понял, что из чувства благодарности) хотел ненавязчиво обеспечить мне защиту по службе.
И действительно, мне не пришлось пожалеть о том, что я сразу же согласился. Вечер получился по-настоящему уютным, и у меня, младшего офицера, о котором никто в полку особенно не заботился, возникло ощущение совершенно непривычной сердечности со стороны этих старших
