Рубеж. Марина и Сергей Дяченко

оказалось, без вины; Гринь сидел в бурьяне под чьим-то забором и ревел в три ручья, не столько от боли, сколько от несправедливости. Она подошла – коса до пояса, в стиснутом кулаке, в чистой тряпочке – сокровище.

      «А у меня яблоко!»

      «Ну и что, – сказал Гринь сквозь слезы, – у нас во дворе целая яблоня стоит!»

      «У вас дичка, – засмеялась девочка, – а это яблоко из панского сада».

      И развернула тряпочку. И Гринь вылупил глаза – такого чуда видеть не доводилось, наливное, будто из воска, желто-розовое яблоко в пятнышках веснушек… А запах, запах!

      «Ты не реви, – благожелательно сказала маленькая Оксана. – Ты, это самое… Хочешь, дам откусить?»

      – Гринюшка… отдай байстрюка.

      Он помолчал, слыша, как бьется ее сердце.

      – Отда… отдам.

      – Обещаешь?

      – Обещаю…

      – Мама! – Оксана, спотыкаясь, метнулась к дому. – Мама, батька… он обещает!!

      Громко, на весь двор, зевнул в своей конуре Серко.

* * *

      Значит, судьба.

      Значит, судьба тебе такая. Исчезник тебя зачал, мать моя тебя родила, да ты же и убил ее. А теперь все. Свою жизнь загубить, да еще Оксанину – дорого просишь, братишка. Так дорого, что и медальоном золотым не откупишься.

      Гринь едва доплелся до дома. Все бродил кругами, оттягивал время, когда войти надо будет, младенцу пеленки поменять да и отнести его, младенца, на расправу, на эк-зор-цизм.

      А коли правда, что из-за этого малого новая засуха прийти может?! У кого пять детей – останется один или двое…

      Дорого просишь, братишка. Не такая тебе цена. Не понесу тебя никуда. Дам знать дьяку – пусть сам приходит с людьми да и берет. А мне со сватами надо договариваться – чтобы завтра же Оксану засватать, завтра!

      Прыть-то поумерь, Касьянка. Не для тебя девка. Вон, бери на выбор: Приська созрела, Секлета, Одарка…

      Смеркалось.

      Гринь долго стоял перед собственными воротами. Не решался войти; странно, остервенело гавкал Бровко на короткой цепи: то ли не признал хозяина, то ли замерз.

      Вошел. Остановился среди двора. Мерещится – или дверь приоткрыта?!

      «Хату простудишь, – недовольно кричала мать. – Живо дверь закрывай, живо…»

      В хате было холодно. Остатки тепла вынесло сквозняком; еще в сенях Гринь зажег свечку.

      Корзина стояла на столе пустая, вышитый матерью полог лежал рядом.

      Гринь ушибся головой о притолоку.

      Вот, значит, как… Пришли и взяли. Вот следы сапог на пестром половичке… Пришли и взяли, Гринь хоть сейчас может сговариваться со сватами, еще не так поздно, только что стемнело.

      Ни о чем не думая, Гринь полез за печь и проверил тайни*!*чок. *!*Деньги были на месте – ничего не пропало. Хватит, чтобы*!* *!*стол накрыть и музыку нанять. Хватит, чтобы земли прикупить и нужды не знать, жену баловать обновками, а детей – пряниками.

      Разве не для этого он жарился под солнцем в степи?! Разве не для этого рисковал жизнью, отбивался от разбойников и откупался от мытарей?

      Гринь стянул сапоги. Перемотал онучи; зачем-то обулся снова. Наклонился над опустевшей корзиной