Рубеж. Марина и Сергей Дяченко

ваш батька червонцы запрятал?!

      Голые ноги – в костер.

      Страшный дух горящей плоти.

      И крик… Сначала умер Ицык, самый младший, затем – Шлема…

      Наконец замолчала Рахиль – страшная, непохожая на себя. Кто-то взмахнул шаблей, поднял ее голову, насадил на пику. На него взглянули широко раскрытые пустые глаза…

      Ухмыляющиеся рожи подступили ближе, кто-то плюнул в лицо.

      – А вот и мы, жиденок! Ну, может, ты чего скажешь, перед тем, как сдохнешь?

      Он знал, что не может отменить случившееся, – и знал, что оставить все, как есть, тоже не сумеет. Зачем он здесь, кто он такой, если не сумел защитить свой дом, свой народ, свою семью?.. Он ненавидел себя. Он стыдился себя, слабого; он пожелал, сам до конца не осознавая своего желания. Изо всех сил пожелал…

      И шагнул в костер.

      Лица гайдамаков менялись и плыли, полустертые горячим воздухом, но ему было все равно, потому что как раз в этот момент на голове его сухо вспыхнули волосы…

      «Не в добрый час твое желание услышано, мальчик. Не в добрый час».

      Ярина Загаржецка, сотникова дочка

      – Панночка! Панночка! Заступитесь!

      Чужие руки прикоснулись к узде. Кровный серый конь не выдержал – прянул в сторону, возмущенно заржав. Всадница – девушка в серой, обитой дорогим черкасином кожушанке – качнулась в седле и слегка наморщила плоский утиный нос. Красные сапожки вжались в конские бока, удерживая скакуна на месте.

      – Панночка!

      – Гей, назад, шайтан! Кому говорить? Назад! Отойди от ханум-хозяйка!

      Второй всадник, широкоплечий одноглазый татарин в синем жупане, взмахнул короткой плетью-камчой. Просители – трое посполитых в долгополых кожухах – отступили на шаг.

      – Заступись, панночка!

      Девушка придержала коня, оглянулась.

      Вечерняя улица была пуста. За день снег успел слегка подтаять, подернуться грязноватым настом. В маленьких окошках неярко горели огни, возле высоких дубовых ворот скучал здоровяк-караульный, небрежно опираясь на пику.

      – Погоди, Агмет!

      Татарин недовольно заворчал, но послушно опустил руку с плетью. Те, что остановили всадницу посреди пустой улицы, поспешили вновь приблизиться, держа заранее снятые шапки в руках.

      – Панночка Ярина! Заступитесь! Пан Лукьян нас и на крыльцо не пустил! Пропадаем, панночка!

      Ярина Загаржецка раздраженно пожала плечами, бросила взгляд на запертые ворота:

      – Откуда?

      – Из Гонтова Яра! Из Гонтова Яра, панночка Ярина! – заспешили кожухи. – Вконец пропадаем! Пан писарь сотенный нас и слушать не стал! Заступитесь! Батька твой до нас добрый, и ты добрая!

      Девушка невольно хмыкнула и покосилась на своего спутника. Татарин осклабился и произнес нечто среднее между «Хе!» и «Хы!». Видать, совсем уж плохи дела у кожухов, если они о доброте пана сотника заговорили!

      – Батька уехал, или не знаете? – Девушка наморщила свой плоский нос, вздохнула. – Пока его нет, пан писарь главный.

      – Заступитесь, панночка Ярина! Пропадаем! Все село пропадает!

      Девушка