Казачья Молодость. Владимир Молодых

и конь, когда его бьют хлыстом. Он, молча, снесет, а друг твой вызовет тебя на дуэль.

      На выходе из конюшни меня ждала Софи.

      – А это тебе за победу! – и она жарко поцеловала меня в губы.

      Вот может быть с той скачки я и заболел верховой ездой, как болеет наркоман. Скачка дает такой адреналин, что ты забываешь про ушибы и травмы, про горечь поражений. Ведь скачка – это полет вместе с конем. Он точно так же горд, когда его под попоной победителя проводят вдоль трибун. И теперь же мне хотелось быть любимым и любить. Вот и сейчас я почувствовал – после ее поцелуя – к ней близость. Она бывает, я заметил, мне особенно близка, когда слушает меня, соглашаясь со мною: «Да, я понимаю тебя. Так бывает». Но выслушав меня до конца – скажет словами Гёте: «Мы сами зависим от созданных нами креатур». Что она хотела этим сказать и что такое вообще «креатура»? Она этого не сказала, а я и не настаивал. Ей нравилось все необычное даже в словах – оригинальное. И все же она, видя мое тупое лицо, заметила, что креатура означает, что есть чей-то ставленник. Может этим она хотела сказать, что я пользуюсь протекцией Бутина. Если это так, то я зависим от него, от моего добродетеля. Разве это плохо?

      – Твои учителя и твоя АБ, твой дядя из Сбегов – все они возбудили в тебе чувства, которым ты не можешь противиться. А они то и вызывают в тебе стремление куда-то… не зная куда, идти.

      Не знаю к чему все эти ее слова. Одно было приятно из этого, что она все же меня слышит. Я же внушал ей одно: не лишай свободы, своеволия меня, тогда я буду тебя еще больше любить. А за большую любовь неужто нельзя все заявленное простить…

      Успех в первой скачке вскружил, похоже, мне голову. Захотелось тут же еще где-нибудь выступить, пока, как говорится, не остыл Дядя предложил помериться силами с казаками на их летних сборах. Что ж, одно дело тягаться с молодыми юнкерами, будущими кавалеристами, хотя их профессия связана с верховой ездой. Другое дело – казаки. У них и седло иное, как свой атрибут их жизни.

      Но и на этот раз была победа. Вот тогда-то я и засобирался в Губернск. Там осенью, по словам дяди, проходят окружные скачки, где собирается весь цвет лучших наездников.

      С последней скачкой я опоздал на поезд – и теперь оставалось ждать парохода.

      Остался переждать время на заимке. Вера не знала, чем повкуснее меня накормить. После обеда я помогал ей по хозяйству. А по вечерам садился за «Страдания юного Вертера» Гёте. Ведь обещал Аб прочесть всю за каникулы.

      Вера управляется по дому, а я читаю ей «Страдания…»

      – Вот, послушай, что пишет великий немец, – кричу я ей.– «Человек может сносить радость, горе, боль лишь до известной степени, а когда эта степень превышена, он гибнет»

      Вере все это недосуг. Но я упорно продолжаю читать:

      – «…несносно слышать, как вслед каждому, кто отважился на мало-мальски смелый, честный непредусмотрительный