Казачья Молодость. Владимир Молодых

на плачь ребенка. Я заметил, как сейчас помню, бледность в лице брата и она производила впечатление совсем нового и чужого лица. Исчезла прежняя казачья стать, прежняя живость в лице. Мы отметили новоселье, о многом поговорили, но об отце, что в нем убыло все прежнее казачье, не сказали – ни слова. Я знал, что отец ценит помощь Гриши в его коммерческих делах. Не сказал и про то, как он и отец отходят от казачества. Брат стал адвокатом в адвокатской конторе Бутина. Он уходил в иной мир – мир чиновников, чуждый для меня мир.

      Разговорились о Толстом, о толстовцах. Брат поносил Л. Толстого за то, что тот носится с Богом как с писаной торбой. Играет то в сапожника, то в пахаря, а сам садится за роскошный стол барина. А мужик его яснополянский пухнет от голода. Я ему возразил: единственный в России, так это Толстой, который может открыто сказать, что в России до сих пор рабство. Да, бывали времена и похуже, вспомнил я слова АБ, но не были так подлей. И что Россия задыхается от безвременья.

      – Это в тебе от Бутина?

      – Это от гимназии и от Бутина то же. У меня были прекрасные учителя. Вот они-то и вложили в меня то, что ты слышишь.

      Брат был далек от моих мыслей о рабстве.

      – Ведь не все слуги признали Влади – эту иезуитку хозяйку дома. А Паша оказалась такой покладистой, что угодила и Влади. Так что имей в виду, что в доме хозяйка пани Владислава. Так что Паша угодила новой хозяйке и Влади, я слышал, одаривает ее подарками. То кофта на ней новая, то сережки. Вот так брат. Сейчас в доме хозяйка пани Владислава Бутовска. А Софи ноне Бутин удочерил. Так что она богатая невеста. Смотри, брат, не промахнись. Я бы не стал раздумывать. Куй железо – пока оно горячо.

      Брат заметно округлился, потучнел, как и положено чиновнику по особым поручениям. Все в нем уложено умно, расчетливо. И конечно, он далек от азарта, риска. Это все в нем потухло. Вот и речь его спокойная, дородного господина. И все больше в нем попахивает Обломовым. И я не шучу. Он как-то предложил через нашу Шумную вместо парома соорудить мост. Ну, чем не Обломов? Я сам не знал, как стать гражданином и работать на пользу обществу, о чем не раз говорил Аб. Для меня пока не было ничего страшного в том, что, со слов АБ, закрыт журнал «Отечественные записки», что этим был закрыт золотой век и, мол, это ударило по всей русской жизни. Я этого не почувствовал…

      *

      Наверное, это была одна из последних моих встреч с Софи перед отъездом. Я и раньше, когда мы в детстве встречались на утёсе, знал, что она любит полевые цветы. И тогда при встрече я дарил ей букетик, и она с благодарностью его принимала. Так было и теперь, но первой я встретил Пашу и я не мог ее обделить вниманием. Я, как кавалер, отделил от букета и подал Паше. Но тут дверь на веранду распахнулась – и на верхних ступенях лестницы показалась Софи. Она ревниво глянула на Пашу и на меня. Сердце мое вздрогнуло: «Неужели я влюблен в Софи?» Паша смутилась и прошла вниз мимо меня. Я стал объяснять Софи, что во всем