Казачья Молодость. Владимир Молодых

казачеству. Ты бережешь нашу святыню – кольцо, что я тебе поручил беречь? Так помни о нас, как о настоящих казаках.

      Я простился, сказав, что меня не будет два года. Я обнял старика на прощание. Въехав в гору, я обернулся, чтоб увидеть казака в последний раз. Под скалой все так же сидел седой стариц, почти сливаясь со светлой стеной скалы.

      По дороге в станицу я вспомнил когда-то рассказанное Хохлом то, что случилось с ними на этапе. Мы брели пешими. Дорога была столь дальней – поди-ка прошагай не одну тысячу верст – что брели – кто в чем был – не лучше тех отступающих французов. Наш конвойный урядник нас за «Иванов», значит, признал. И лишь сменщик подсказал ему – кто мы есть на самом деле. Тогда казачий урядник оставил нас на ночлег в своей избе, стал угощать хлебом-солью. А утром, обняв нас, отдал нам свой бумажник с деньгами. Сменщик его стоял в стороне, отвернувшись. Братание с каторжником – подсудно. Вот, что значит, паря, закончил старик, казацкое братство. Казак казаку и в раю, и в аду – брат!

      Был день отплытия моего на пароходе. Софи согласилась проводить меня до Сбегов. Я встретил ее у парома. Она выглядела амазонкой. В брюках, в ярком бархатном жилете и в шляпе с пером. Я поцеловал только руку этой романтической особе. Она явно преуспела, чтобы понравиться мне. Улыбка так и не сходила с ее пухлых губ. Мы легкой рысью выехали на пыльный тракт. Она болтала всю дорогу то о давних поездках в Губернск с дочерью Бутина Леной. Как она сдружилась с этой девочкой, но жена Бутина запрещала всякую дружбу с «каторжанкой». Так звала и меня, говорила Софи, и Влади. Потом она стала рассказывать, как ее мама любила из полевых цветов колокольчики. Она рассказывала о них сказкой. Что, мол, однажды цветок этот зазвенел Мол, это услышал один человек, который очень хотел услышать этот звон. И однажды он его услышал и назвал лиловый цветок колокольчиком. Это от любви к человеку – цветок ответил своим звоном. Каждый может, если захочет, услышать звон этого цветка. Мама и умерла в пору цветения колокольчиков. Я с луга бежала с букетом этих цветов… Так мои колокольчики легли в изголовье умершей. Бог сотворил, говорила мама, и живых людей, и живых цветов. Не зря они, сорванные полевые цветы, быстро увядают, как увядает человек, сорванный со своей родной земли…

      В Сбегах я быстро простился с дядей и теткой Матреной. Без молитвы она не хотела меня отпускать. Она прочла молитву о путешествующих: «…яко многажды во едином часе, по земле путешествующим и по морю плавающим, предваряя, пособствуеши, купно всех от злых сохраняя, вопиющих к Богу: Аллилуия!» Крупно перекрестив, она благословила мою дорогу.

      Накануне я заехал, простился с братом и его женой. Простился в доме с Бутиным. Он, прощаясь, почему-то заметил, что мне с конем лучше жить у Петра. Простился с цветущей Пашей. «Вы уж нас не забывайте» – зардевшись, шепнула мне девушка. Я поцеловал ее в горячую щеку.

      Простились мы там же, где когда-то встретились – на утёсе. Я еще разговаривал с дядей, когда за мной