отрицания, – а действие его неотвратимо – бывшие дворяне из тех, кто победнее, как Достоевский, Бунин, пустят слезы крокодиловые, как стремительно все рушится вокруг них после отмены рабства в России. А уж как они зальются слезами, когда случится вторая революция в России. А уж она на пороге. Время Романовых прошло. Грядет власть капитала. Правда, здесь большевики попытаются всунуть якобы социализм, но это будет короткий антракт, разыгравшейся для народа драмы. Но социализм – тоже рабство. Права дадут народу – и это очередная драма. Ведь вернувшийся к власти капитал все эти права – они еще по инерции будут записаны, как закон, но все это будет только на бумаге. На деле все права будут запрещены. Нет, они есть, но за них теперь надо бороться. Но как? Народ не научили этому ни рабство царское, не научит и социализм Советов. Мы свою очередь капитализма все равно выстоим. Ведь только капитализм принесет России капитал. А он, капитал, может возникнуть, если ты сможешь законно обворовать народ. Как говорится, с миру по нитке – вот тебе и капитал. Вот и у меня – откуда капитал? Я из рубля, добытого на приисках золота, рабочему отдаю только тридцать копеек. И все это по закону. Надо, чтобы поднялись не только рабочие Ленского прииска, где был применен царский указ – расстрел! А надо, чтобы поднялись все прииски России, чтобы изменить этот грабительский царский закон. Но такой же закон утвердит и власть капитала. И вновь нужна борьба, чтобы я отдавал рабочему не 30, а хотя бы 50 или 70 копеек из принесенного рабочими рубля в виде золота. Вот о чем должны писать Достоевские, а не о «бесах», могущих прийти к власти. Они придут – триста лет рабства их заставят прийти. И их некому остановить. Ведь они – порождение рабства. Согласись бы тот царь с декабристами, ноне могли тихо жить, как живет королевская Англия. А то ведь придет человек в виде вашего атамана Пугачева и старая Россия окажется у позорного столба…
Логически завершенная речь моего спутника знаменитого, похоже, меня укачала. Я обратился к дороге. И только теперь я заметил, что вдоль тракта стоят одинокие, как в карауле, омертвевшие деревья, напоминая бородатых солдат, которых забыли сменить, Черные без сучьев стоят мертвые силуэты деревьев, навевая кладбищенскую грусть. Встречались огромные стволы, разбитые грозой или лопнувшие от мороза деревья. Пустыня глазницами дуплов с укором наблюдает за нами. Иной раз тишину оживит одинокий голос ворона, сидевшего на обугленной вершине некогда могучего ствола, оглашая окрестности звуками скрипучего дерева.
– А вот, если этот ворон прожил триста лет, как бывает с ними, то он видел, как по этой тогдашне тропе уходили на восток твои, Яков, предки-землепроходцы.
Может здесь в дороге я осознал все величие России, образ которой так врезался в мое сознание, что я уже никогда не смог порвать с ней связи, чувствуя, что здесь мои русские и казачьи корни. Вот поэтому-то я и не оставил свою Родину – не ушел в эмиграцию.
Моему
