Люба Украина. Долгий путь к себе. Владислав Бахревский

все вокруг.

      Княгиня повернулась в кресле: за ее креслом на стене – зеркало.

      «Что может привлекать в этой женщине мужчину? Всей радости – шелковая кожа. Лицо никакое. Совершенно никакое… – И опять о князе, все мысли о нем: – Он – несчастен. Всему виной его страсть к театру истории. – Княгиня думать умела: она была дочерью Фомы Замойского, коронного канцлера в лучшие дни царствования Владислава IV. Она любила князя без памяти, но думала о его жизни, как судья. – Иеремия мечтал и мечтает вершить историю, – думала она, – а жизнь посылает ему роли самые ничтожные. Потому он так жесток, так неистов во всех своих делах».

      Первой его войной была Смоленская. С пятитысячным отрядом он нагрянул под Путивль, потерпел неудачу, но сжег все села и местечки вокруг. Соединившись с Жолкевским, осаждал Курск, снова безуспешно, и с безудержной жестокостью отыгрался на Рыльске, Севске и других малых городках, за что и получил прозвище Пальё.

      Осенью 1638 года, когда она была в свите королевы Цецилии Ренаты, князь приехал в Варшаву героем. Опять-таки не первым, а лишь одним из тех, кто разгромил казачье восстание Остряницы и Гуни. За ним установилась слава твердого человека.

      Жестокость принимали за непримиримость, стремление выделиться выглядело стремлением повести за собой, показать путь: он ведь и своих холопов не щадил, свои села стирал с лица земли, искореняя червоточину свободомыслия.

      «По сути дела, он страшный человек, – вынесла приговор княгиня Гризельда и снова увидала себя в зеркале. – Боже мой, какие бесцветные у меня губы».

      – Я люблю его!

      У княгини было одно желание: пойти лечь. Вот и голова разболелась. Но ей нужно было продолжать игру, которую она всякий раз затевала в такие дни. Клин вышибают клином: княгиня лечила князя от черной хандры черными ужасами.

      У нее все уже было готово…

      2

      Князь Иеремия смотрел на огонь и терзал себя воспоминаниями о собственной свадьбе, «одной из самых пышных в Европе». Он женился, внутренне не будучи готовым к этому серьезнейшему действу жизни, а сватом его был человек, которого он презирал и который платил ему глубочайшей неприязнью.

      – Мне не дают настоящего дела, потому что я русский, – вслух сказал Иеремия, перебивая поток воспоминаний.

      3

      Знал бы он, что в тот же самый миг княгиня Гризельда думала о том же: «Всему виной его страсть к театру истории».

      – Я женился, не запомнив цвета глаз суженой, – сказал себе Иеремия. – Женился – как на пожар летел.

      Его сватом был король Владислав. Король старался ради старика Замойского, своего коронного канцлера. Его дочь Гризельда, особа молодая, рассудительная, более привлекательная добротой и качествами сердца, нежели красотою (безобразной она, правда, не была), на каком-то из приемов завладела вниманием князя Иеремии.

      Князь и поныне не признавался себе в том, что кинулся в водоворот женитьбы не ради знатности рода Замойских и не из корысти заполучить в тести коронного канцлера – великую славу он собирался добыть своим умом, – а единственно