Обручник. Книга первая. Изверец. Евгений Кулькин

в это самое время взвыл тот кобелек, которого Сосо видел рядом с калекой.

      Ему явно наступил кто-то на лапу.

      И строй всшевелился, вольнее вздохнул и даже не очень слышно, но взгыгыкнул.

      За кобельком кинулись гоняться два поджарых, как сушеная рыбешка, монахов.

      А тем временем какой-то очередной говорун возглашал:

      – И над землей, над которой пробушевали эти шквалы, мир никогда не устоится. И через пятьсот лет люди будут враждовать, а по весне земля не перестанет ощеряться недотлевшими костями и недоржавевшими осколками.

      Следом за этим оратором некий бас возгласил:

      – Ибо, если устами твоими будешь исповедовать Иисуса Господом и сердцем твоим веровать, что Бог воскресил его из мертвых, то спасешься.

      И Сосо, как бы кинув в себя заряженность этой фразы, получил некий эховый ответ, что, конечно же, не верует.

      Вернее, он знает, что сам факт, может, когда-то и существовал, но сейчас заставить себя утверждать, что это было именно так, довольно сложно. Ибо тогда было безвременье. И можно надеяться, что длительность вберет в себя многое из того, что еще не стало истиной. Теперь же все обрело более устойчивый, почти беспощадный характер. И трудно себе представить некого крылатого дядю, опоясанного веревочной лестницей и призывающего любого, у кого еще осталась прыть, слазить на небо, чтобы убедиться в правоте пришедших из старины догм.

      А тем временем раздалась команда заходить внутрь училища. И все сгурьбились у входа.

      – Ну вот, – сказал кто-то за его спиной, – новая жизнь, считай, началась.

      Он обернулся. И увидел калеку, держащего собачонку на руках, и правая передняя лапка у нее действительно болталась в безжизненной неподвижности.

      – Не серчай на них, – сказал калека, видимо, собачонке. – Они еще не святее нас.

      И – захохотал. Захохотал самым безбожным образом.

      3

      На этот раз отец озверел раньше, чем переступил порог их дома. Окно на миг осветилось, как показалось Сосо, изморозными звездочками, потом опять пошло являть собой надышенную на стекло стылость.

      И в это самое время распахнулась дверь.

      Бесо стоял в проеме, шумно двоша. Потом сделал два шага в дом и вдруг возопил.

      Возопил, указав сыну на мушьи засидки:

      – Глянь! – он вперил палец в потолок. – Тварь и та о себе мету оставить норовит, а ты…

      И только тут Сосо понял причину родительского гнева. Бесо, конечно же, хотел, чтобы сын выучился на сапожника.

      – Если человеком не станешь, – назидал он, – то хоть с голоду не умрешь.

      Видимо, ему только теперь донесли, что Сосо готовится стать священником.

      В руках отца появился молоток с натемнелой от смыка ладоней рукояткой, и он осудительно пробормотал:

      – Все сами решаете? Без отца! Хотите всех умнее быть!

      Его лицо напоминало омертвелую пустошь, чуть прихолмленную брунами бровей.

      И тут только Сосо догадался, что отец сбрил бороду и усы и стал совершенно не похож на