Обручник. Книга первая. Изверец. Евгений Кулькин

неведомых сражений, на которой буквально не было нетронутым ни одного кирпича. С карниза же, словно угол неведомой скатерти, сниспадало плетево дикого винограда. И зелень же подразумевала собой вот этих – собравшихся тут школяров, а умученные кирпичи, даже своей изможденной серостью, напоминали лица учителей и наставников, которым надлежало из этих, развратившихся улицей, недорослей сделать благочинных служителей Богу.

      Стоя среди своих друзей, Сосо то и дело мешковато одергивал полы своего темно-синего пальто, в которое так торжественно вырядила его мать.

      На голове же у него была войлочная шляпа, так упрямо шедшая ему, словно долго ждала того часа, когда наконец обретет достойную себе голову.

      Наряд завершал красный шарф. Этакий отличительный знак, что парень этот хоть и из бедного квартата, но не из тех голодранцев, над которыми принято не только подтрунивать, но и откровенно смеяться.

      Давид Сулиашвили тоже имел довольно лукавый и дорогой вид. Он мог себе позволить некий выпендреж. Потому и на полях такой же, как у Сосо, шляпе уместил некую наплывность, состоявшую из узорно расшитой парчи.

      Такая же узорность оттеняла его манишку.

      Зато трое других товарищей Сосо выглядели совсем буднично и даже уныло.

      Особенно неприглядно одет был Петр Капанадзе.

      Чуть лучше выглядели Михаил Церадзе и Григорий Глурджидзе.

      Если честно, то все трое пошли в училище только потому, что туда определили Сосо.

      Неведомо как, но среди молчаливой толпы школяров неожиданно появился пьяница Силован Тордуа.

      – Вот к кому я, – он чуть приобнял Сосо, – обязательно приду на исповедь. А рассказать мне есть чего. И не только о самом себе.

      И тут Сосо обнаружил некого подглядывателя. Он смотрел за всем, что творилось возле училища из-за куста и скрылся, как только на него было обращено внимание. И под ложечкой заныло оттого, что истинная свобода кончилась. Что вот в былое время он точас бы узнал, кому это нужно тайно следить за тем, что вполне явно тут происходит. А сейчас надо изнуренно стоять и изображать не только внимание, но и благочестие.

      И ему вдруг показалось, что он живет уже давно-давно. Тянет, как в народе говорится, лямку. И, как старый солдат, видывал всякое, был ко всему готов и не удивлялся ни чужой глупости, ни собственному бесправию. Он, не как хрупкий сосуд, а как тяжелый, плечи оттянувший заспинный мешок, нес свою армейскую службу.

      А тем временем кто-то – по-настоящему – турнул пьяницу.

      И Тордуа кому-то сказал:

      – Хамлет ты, вот кто!

      И пошел, широко размахивая руками, словно собирался объять необъятное.

      Среди тех, кто пришел проводить во школярство пестро вырядившихся мальчишек, заметил Сосо и того самого калеку, который при ругачке говорит «Так твою жизнь». Он стоял, подоперевшись на суковатую палку, и задумчиво курил.

      Возле его ног, вернее, единственной ноги юлевато вилась бездомная собачина.

      Рядом же, чего сроду Сосо не мог ожидать, находился Давид Писмамедов. Но показалось, нынче он как-то ссутулился плечами, обвял руками и померк лицом.

      В