Пластиглаз (сборник). Вадим Чекунов

обессилев, уткнулся лицом в землю и громко, в голос зарыдал.

      – Не, ну, бля, хорош… Ты чего, в самом деле? – вновь раздался над ним хрипатый голос. – Не, ну у меня тоже бывает, заклинит иногда. Но ты уж совсем даёшь!..

      Егоров с усилием перевернулся на спину и, прикрывая руками глаза, сквозь пальцы взглянул на говорящего.

      Завражинов возвышался над ним классическим дачным исполином. Резиновые сапоги, невероятных размеров синие семейные трусы и майка-тельняшка. На плечи исполин накинул старый ватник с оторванным воротником. Во рту, как отстрелявшее орудие, змеилась дымком папироса.

      Над головой демиурга нимбообразно светило солнце.

      – Ты, Жень, отпуск у себя там попроси. Нервишки у тебя, того…

      – папироса ожила, запрыгала в губах Завражинова. – Фуфайку вот зачем-то испортил, – друг детства погладил отсутствующий воротник.

      Махнул рукой:

      – Да и хер с ней, на выброс давно пора. Нет, а мою ты классно вчера послал! Когда припёрлась в гараж к нам, помнишь?!. Вот уж загнул ты ей, в семь этажей, бля!

      Завражинов развёл руки в стороны и слегка присев, захохотал, ухая и булькая, по своему обыкновению. Неожиданно он смолк и, посуровев, добавил:

      – А вот последние полпузыря ты напрасно об стенку-то… На утро ни хера не осталось. Маринка деньги забрала все, когда второй раз со станции вернулись. У тебя, может, есть что? До субботы следующей?

      Егоров, морщась, приподнялся на локте.

      В тело начала возвращаться жизнь, не в лучшем своём проявлении.

      Нестерпимо болела голова, спины не чувствовалось, шея не двигалась, ноги подёргивались от покалывания прихлынувшей к ним крови.

      В нескольких метрах от себя Егоров заметил лежащее на боку огромное оцинкованное корыто.

      – Я что… – с трудом сглотнул Егоров, не отводя глаз от корыта.

      – Там, что ли?..

      Завражинов хмыкнул:

      – Главное, ложись, говорю, на верстак хотя бы, телагой укроешься, раз в дом идти не хочешь. А лучше к своим, ждут ведь… Так упёрся, выполз в сад, всё бродил туда-сюда по грядкам. Ха! Не везёт Маринке!.. Корыто вот увидал. Вылил все удобрения, улёгся. Слышь, накрылся и бубнил ещё, что как черепаха теперь. Как уместился-то, не понимаю? По-пьяни чего только не бывает, ха!.. Не помнишь, что ль, ничего?

      – Какие ещё удобрения? – страдальчески промямлил Егоров, вяло пытаясь сообразить, который теперь час.

      – Дерьмо куриное, разведённое. Да ладно, постираешься потом, делов-то… Ты лучше скажи, у тебя башлей никаких не осталось от вчерашнего? – Завражинов нагнулся и с надеждой заглянул в глаза друга. – Нет?

      Егоров ощупал влажные карманы. Вывернул один из них и на траву выпали смятые комочки десятирублёвок.

      Завражиновские пальцы хищно склевали добычу.

      – Не густо, – хмуро обронил друг детства, разглаживая в ладонях замызганные купюры. – На пару пива, только если. Хотя можно и на «Завалинку» наскрести… Ты как?

      Егоров попробовал подвигать шеей, обозначая отказ. Вышло плохо, но Завражинов понял, и даже слегка обрадовался:

      – Слышь,