Пластиглаз (сборник). Вадим Чекунов

суховат, и Егоров не поленился сходить за лейкой.

      – Вот видишь, папа польёт немного, чтоб куличики лучше вышли. И сейчас снова сделаем. Будут крепкие и красивые.

      Антошка, с размаху плюхнувшись на попу, с интересом наблюдал за действом.

      – Нравится? – подмигнул ему Егоров, осторожно приподнимая формочки. – Смотри, как красиво получилось!..

      Отдуваясь, Егоров поднялся с корточек, отряхнул руки и смахнул со лба обильно выступивший пот. Жара и похмелье – хуже не придумаешь.

      Сейчас бы «Клинского»… Всего лишь одну. Или парочку.

      И часика два, а то и три поспать.

      К вечеру как огурчик был бы.

      «Сказать Наташке, что за продуктами на станцию схожу…» – Егоров сам подивился нелепой мысли, пришедшей в больную голову.

      Не стоит нарываться сегодня.

      А не разговаривает – так вечно не будет же, завтра отойдёт…

      – Ты что же делаешь? – почти крикнул Егоров, взглянув под ноги.

      Воспользовавшись его минутным размышлением, сынуля подполз к бортику песочницы и начисто смёл все отцовские труды и старания.

      – Антоша, так не надо делать. Надо учиться строить, созидать что-нибудь, а не ломать, – Егоров снова присел и тяжело вздохнул: – Давай возьмём теперь лопаточку и вот в рыбку песочку насыплем…

      Антошка цепко ухватил лопатку, ткнул ей в песок и взметнул вверх целый веер песка.

      Егоров отряхнул голову и плечи сынишки. Тот радостно заливался, показывая реденькие зубы.

      – Нет, так не надо. Вот тебе формо…

      Второй песчаный веер угодил Егорову в лицо.

      – Ты, блядь, паскудник, что ж творишь?! – прижав кулаки к зажмуренным и саднящим глазам, почти взвыл Егоров.

      Ослеплённым зверем он заметался вокруг песочницы, дважды едва не наступив на испугано заоравшего сынулю.

      Под ногами хрустнула одна из формочек.

      Звук этот неожиданно взорвал Егорова и он в ярости, несколькими ударами ног разметал хлипкие борта песочницы.

      – Вот тебе! Вот тебе! – орал он каким-то визгливым дискантом, правым, менее ослеплённым глазом отмечая бегущую к ним из дома Наташу. – Вот тебе! Хуй тебе, а не куличики! Сука, бля! Бестолочь криворукая! И ты тоже сука! Молчишь всё, паскуда! Душу всю, падла, извела…

* * *

      …Наташа с Антоном уехали тем же утром.

      Егоров, заняв у соседей денег, отправился в сельпо. До обеда отпивался возле бетонных блоков пивом, заводя знакомства с местными обитателями. Там же повстречался снова с Завражиновым и долго рыдал, обнимая закадычного друга. Друг сурово и солидарно хмурился.

      Взяли на всё, что имелось, и вернулись к Егорову. Врубили на полную громкость Круга и задушевно орали, подпевая.

      Завражинов ушёл ночью, шатаясь, падая и вытирая разбитое лицо.

      Егоров долго колотил по окну соседской веранды, угрожая спалить весь посёлок, если не одолжат ещё.

      Ни в воскресенье вечером, ни в понедельник утром он в Москву не поехал.

      В конце августа его, худющего и лохматого, ещё видели у пристанционного магазина.

      С дождями он пропал вовсе.

      ДВАДЦАТЬ