Глаза Тайги. Дмитрий Александрович Стрельников-Ананьин

они, и все последующие поколения, её хранили? – часто думал я. – Дело случая, на счастье или просто нравилась, как иные произведения скульптуры малых форм? Действительно красавица!»

      Русскую сибирскую монету начали бить в 1763 году, когда на карте мира и в помине не было многих известных нам сегодня государств, в том числе США. В конце XVIII века в Иркутске за 10 сибирских копеек можно было купить 20 килограммов первосортной ржаной муки. В тоже время в европейской части России за «обычные» 10 копеек можно было проехать на почтовых лошадях 10 вёрст по дороге из Санкт-Петербурга до Новгорода и 20 вёрст из Новгорода до Москвы.

      Из Ярославля до университетской базы я добрался на автобусе. За сколько не помню, но точно не за 10 копеек.

      Получилось так, что я опоздал на выезд нашей группы и пришлось ехать одному. В тех местах я ранее никогда не бывал, но базу нашёл без особого труда – по следам одногрупников отставленными ими на грунтовых дорожках и лесных тропах.

      Я шёл, весело посматривая по сторонам, не подозревая, что через месяц или два моя моя любимая, огромная страна сотрясётся до основания, а ещё через несколько месяцев горстка полоумных начнёт обратный отсчёт в ожидании конца существования России: Иваны безродные с поражающей лёгкостью откажутся от своей более чем 1000-летней истории, а мои предки во второй раз перевернутся в гробах, место родной копейки захватит «вожделенный» цент, а уста всех российских национальностей, каждые на свой лад, начнут смаковать и слюнявить невнятное «окей» – до изнемождения, до рвоты.

      Тогда мне и в голову не могло прийти, что годы спустя, живя за границей, я снова открою для себя «Слово о полку Игореве» в поэтическом переложении Николая Алексеевича Заболоцкого (в тридцатые и сороковые – заключённого Востоклага и Алтайлага) и найду в нём слова, которых мне не хватало на закате XX века:

      А князья дружин не собирают.

      Не идут войной на супостата,

      Малое великим называют

      И куют крамолу брат на брата.

      А враги на Русь несутся тучей,

      И повсюду бедствие и горе.

      Далеко ты, сокол наш могучий,

      Птиц бия, ушел на сине море!

      Тогда, идя по следам однокурсников, не думая ни о чём особенном, ничего не зная ни о судьбе поэта Заболоцкого, ни о графе Алексее Ивановиче Мусине-Пушкине, я шагал по полям и лесам, наслаждаясь видами и запахами родной природы. Позади остались Петровка-Тимирязевка, стройбат и ДАС МГУ. Всё это не тянулось за мной отяжаляющим шлейфом, а оддалялось будучи отсечено уверенным ударом острой шашки.

      Река Улейма встретила меня тепло. Однокурсники с нескрываемым восторгом отнеслись к моему таланту следопыта, а однокурсницы строили глазки и теребили цветастые ситцы. Я был вполне хорош собой: высокий, стройный, умный, зрелый, опытный самец с молодёжной бородой и томным взглядом тонированным бликующими линзами очков.

      Видавший виды путешественник, не ожидая от долины Улеймы ничего особенного,