Гарпагон. Николай Владимирович Андреев

себе что-нибудь из того, что плохому танцору вечно танцевать мешает!

      Теперь смеялись почти все: гости – мужчины и женщины, официанты и администраторы. И даже заглянувшие в зал сотрудники безопасности ресторана сдержанно улыбнулись, увидев переминающего с ноги на ногу растерянного подростка в цветастых трусах.

      – Дядя Коля! – крикнул старшему Бергу стоявший в позе дирижёра мужчина в белом костюме с огромным животом. – Музыку когда подавать?

      – Да давай уж, подавай пока не остыла!

      Мужчина с огромным животом кивнул, дескать, всё понял, и, повернувшись к музыкантам, взмахнул руками.

      – Ну, братки, поехали! Ещё раз-два-три! Тра-та-та!

      Сидящий за синтезатором клавишник снова заиграл партию гобоя. Оркестр подхватил её, и через две-три секунды музыка Чайковского полноводной рекой разлилась по руслу, ранее проторенному шампанским вдовы Клико, водкой купца Смирнова, коньяком капитана Хеннесси…

      Введенский закрыл глаза и глубоко вздохнул.

      «Терпеть и ждать, – принялся уговаривать себя. – Надо просто терпеть и ждать, терпеть и ждать».

      Кто-то крикнул из-за стола:

      – Да не стой ты, как истукан, шевели булками!

      Введенский приоткрыл глаза и привстал на цыпочки.

      «Господи! Что я творю?»

      – Пляши, кому говорят! Ну же!

      Стараясь танцевать так, как танцевали по телевизору танец маленьких лебедей балерины какого-то театра, Введенский прошёлся бочком вдоль праздничного т-образного стола.

      – Веселее, парень! Не на поминках пляшешь! На свадьбе Арины Николаевны!

      У того места, где сидела невеста, Введенский лихо развернулся на одной ноге, чем вызвал у неё бурю неподдельного восторга, скрестил запястья у трусов и, ещё выше задирая колени, поскакал обратно.

      Глядя на него, мужчина в белом костюме с огромным животом, не выдержал – бросил дирижировать оркестром и с криком: «Эх, пропадай моя телега – все четыре колеса!» пустился в пляс. То он повторял движения Введенского, то довольно смешно пародировал их, то, изображая коршуна Ротбарта, налетал на него – лебедя Одетту с угрожающе вздетыми руками, а заметив на одном из столов пакет новогоднего конфетти, схватил и, кружась юлой вокруг Введенского, высыпал ему на голову небольшими порциями всё его содержимое.

      Гости, казалось, сошли с ума – они смеялись, гоготали, хохотали, хихикали. Старший Берг беспрестанно вытирал кулаками слёзы на глазах, жених, упав на спинку стула, охал и всхлипывал, Арина, громко визжа, барабанила ладонями по столу, и только её мама – тихая, ничем не примечательная женщина, смотрела на это безумие, горестно покачивая головой.

      Музыка кончилась. Веселье не сразу, но тоже постепенно сошло на нет. Арина, тяжело дыша, сняла солнцезащитные очки, обнажив огромный синяк на два глаза, протерла их бумажной салфеткой и сказала о том, что ещё полчаса назад даже представить себе не могла, что когда-нибудь произнесёт эти невероятные, почти что фантастические слова:

      – Пусть живёт. Я… я… я в жизни никогда