Гарпагон. Николай Владимирович Андреев

будет суд… Кстати! Тебе известно: сколько наши суды выносят оправдательных приговоров по уголовным делам?

      – Нет.

      – Угадай!

      – Не хочу.

      – Угадай-угадай. У тебя это, смотрю, неплохо получается.

      – Ну, – задумался Введенский. – Половину от всех дел или, может, чуть больше… Нет? Не уж-то меньше?

      – Меньше… Меньше ноля целых четырёх десятых процента.

      – Сколько?!

      – Ноля целых четырех десятых процента. Ну, или около того. Точно не помню.

      – Ни фига себе! А чего так мало?

      – Мало?! Ты это пойди нашим командирам скажи! А то некоторые из них считают, что это, видите ли, непозволительно много.

      С этими словами капитан откинулся на спинку кресла. Положил руки на подлокотники и задумчиво забарабанил пальцами.

      – Да… Ну и угораздило тебя. Нет, вот ты мне ответь, – он всем телом подался вперёд, – тебе что, других мажористых шалав в городе мало? Их у нас развелось – лупи не хочу. А ты кому засадил? Дочери мэра! В глаз! В день свадьбы! Дурак.

      Капитан встал с кресла. Взял со стола пачку сигарет и закурил, шумно выпуская изо рта одну струю дыма за другой.

      «Три года, – с тоской подумал Введенский. – Когда через три года я выйду на свободу, мне будет двадцать. Это значит, времени на то, чтобы успеть стать великим у меня почти не останется… Да и как им стать без учителя, без советчика, без помощи и поддержки… Нет-нет, капитан прав: я действительно дурак».

      Введенскому стало себя жалко. Не за то, что его отправят в колонию – он об этом ещё не думал – и не за то, что для домашних это станет ударом – мать поймёт, бабушка простит, – а за то, что сам себя лишил будущего, в котором слова: жизнь, борьба, победа, великая слава являлись нерасторжимыми синонимами. При этом он прекрасно понимал, что всего этого могло и не быть, так как посланник Высшего разума твердо ничего не обещал, но это могло быть, и, возможно, даже было бы, если бы только он одним ударом кулака не разрушил то, о чём теперь всю оставшуюся жизнь будет горько жалеть.

      Пока Введенский размышлял о своей неладной судьбе, капитан, словно ища его сочувствия, рассказывал о том, какое огромное количество людей – от штатских до штатных сотрудников МВД – порой командуют ими, и от каких команд иной раз хочется застрелиться.

      – Зачем вы мне всё это говорите? – спросил Введенский.

      Капитан не спеша затушил в пепельнице сигарету, сел за стол и, глядя куда-то в сторону чёрного окна, сказал, что за него, Введенского, просили Артур Васильчиков с Федей Пранком.

      – Они мне, конечно, не приказ, но…

      – Что, но? – затаил дыхание Введенский.

      – Ничего, – буркнул капитан после небольшой паузы. – Не могу я тебе помочь. Права такого не имею.

      Он взял со стола пачку сигарет. Увидев, что она пуста, отшвырнул от себя и, быстро проговаривая слова, сказал о том, что засади он, Введенский, в глаз любой другой мажористой шалаве, он бы, быть может, и помог замять это дело, но он, Введенский, засадил дочери мэра города и мэр города теперь сам кому