Сирота с Манхэттена. Мари-Бернадетт Дюпюи

обязан быть сильным, – говорил он себе. – Пройдя это испытание, я докажу свою любовь к Катрин. Но больше всего сейчас мне хочется тоже умереть и быть с ней. С моей Кати, моей красавицей, самой нежной и ласковой!»

      Это был удар в самое сердце, но страдал он и как мужчина, страстно любящий свою жену. О, как бы он хотел проснуться и снова увидеть лицо Катрин, ее зеленые, с голубоватым оттенком глаза, ее губы, похожие на розовый бутон!

      – Эй, мсье Дюкен! – тихонько окликнула его соседка, которая только что вернулась из столовой.

      – Что?

      – Думаю, вечером девочку-то лучше от всего этого уберечь. Она и так вся извелась, бедняжка, и если поведете ее наверх, будет еще хуже, – сказала встревоженная Колетт.

      – Может, и так, сам не знаю, – отвечал Гийом. – Что может быть хуже для шестилетней девочки, чем лишиться матери? Но я подумаю.

      – Я все понимаю… Если какая помощь понадобится, только скажите! – добавила соседка и стала приводить в порядок своего младшего, Поля.

      Гийом долго взвешивал все за и против. Говорил себе, что жизнь Элизабет не будет ни легкой, ни приятной.

      «И чем скорее я приму жестокую действительность, тем лучше. На работу придется выйти сразу же по приезде в Нью-Йорк. Но как быть с Элизабет? Чем ее занять с утра до вечера? Я отдам ее в школу, хотя она и не говорит по-английски!»

      Едва решение было принято, как перед его мысленным взором возникло бледное лицо Катрин, умоляющей позаботиться о дочке, уберечь от всех бед.

      «Нет, моя принцесса не увидит, как тело ее мамы отдадут океану. Нет, нет и нет! Элизабет такая чувствительная, нервная. Я сделаю все, что в моих силах, Кати, клянусь! В Нью-Йорке найду кого-то, кому можно доверять, кто будет присматривать за нашей девочкой».

      Близилось время церемонии погребения. Он бесшумно встал, стараясь не разбудить Элизабет. Колетт, которая, похоже, не сводила с него глаз, моментально сунула ему в руки деревянные плечики с надетыми на них белой рубашкой и слегка примятым черным костюмом.

      – Зато будете одеты как подобает, мсье Дюкен. Это вещи моего Жака. Он решил вам их одолжить, ведь багаж-то вы потеряли.

      – Благодарю вас, Колетт, вы очень добры. Это правда, я лишился и чемоданов, и рабочих инструментов, и компаньонской трости. Она особая – с выгравированными на набалдашнике циркулем, угломером и линейкой. Я лишился подаренных отцом золотых часов. И расстраивался из-за этого – ну вы видели такого болвана? И вот сегодня я потерял Катрин, мою любимую жену. Я бы жизнь отдал, лишь бы еще раз увидеть ее улыбку – хотя бы на долю секунды!

      – Держитесь, Гийом! У вас осталась дочка, – сказал бывший шахтер, который только что пришел.

      Будучи трезвым, Жак, супруг Колетт, охотно заботился о близких: сердце у него было доброе. Поэтому он, не раздумывая, предложил молодому вдовцу следующее:

      – Мы с Коко поселимся в Бронксе. У меня есть адрес кузена, который живет там уже два года. Если у вас что-то не заладится, попытайтесь найти жилье по соседству с нами, и Коко будет смотреть за вашей девочкой до