Прообраз для героя. Ольга Эдуардовна Бондарева

когда она обращала свой непродолжительный, но говорящий взгляд на жену, меня или сына. Хортая словно стеснялась своего постоянного желания есть и не хотела выглядеть назойливой, попрошайкой, но ничегошеньки не могла поделать с сигналами своего возрождающегося к жизни организма, который требовал и требовал новых калорий и витаминов.

      Понимая ее состояние, каждый из нас при посещении кухни предлагал ей то, что ел сам. Она не отказывалась ни от чего, что с радостью съела бы любая собака. В ход шли мясо, мясные котлеты, колбаса, отварные яйца, сыр, творог, и не только они.

      Отварные макароны и жареную картошку хортая первое время не оставляла без внимания тоже.

      Но удивительнее всего было похожее на восторг выражение, написанное на вытянутой мордашке девочки, когда она поглощала приготовленную для нее женой кашу. Каша полюбилась ей больше всего остального.

      “Добрая у вас, хозяева, каша − премного вам благодарна”, − как бы говорила хортая, когда, по-хозяйски топочась у миски с отваренной на мясном бульоне крупой, самозабвенно заглатывала из нее увесистые порции.

      Вкусная и питательная, каша ложилась в ее исстрадавшийся желудок самым объемным и плотным грузом, щедрее прочего утоляя голод и даря собаке часы сытого безмятежного сна, который протекал на коврах кухни и зала.

      В доме было припасено много спальных мест: кроватей и диванов. Их немалое количество обуславливалось числом домочадцев, к которым принадлежали и наши ушедшие борзые, и удовлетворяло цели, чтобы каждый член семьи обладал своим мягким уголком уединения.

      Но о том, чтобы взобраться хоть на какое из спальных мест, хортая, казалось, не помышляла. Она вообще вела себя до щепетильности непритязательно, демонстрируя безупречный эталон указанного качества.

            И как бы мы ни уговаривали ее посетить изобретенные для человека ложа, усилия наши оставались тщетными.

      Непритязательность, характерная для хортой – и, как ощущалось, присущая ей от рождения, − не являлась на наш взгляд единственной причиной чересчур уж аскетических ее манер. В голову каждого приходило и другое объяснение: собака никогда не жила в доме, и люди, при которых она находилась, особо ее своей заботой не баловали.

      Возможно, местом обитания хортой были сени, сарай или утепленный вольер.

      Тем не менее по поводу отношения к ней прежних хозяев можно было со всей ответственностью утверждать, что не били они ее − это уж точно (и здесь надо отдать им должное). Битая собака выдает себя сразу: она людей или чурается, или перед ними до невозможности лебезит. Наша хортая не делала ни того, ни другого.

      Помимо игнорирования девочкой спальных мест, подтверждением нашим выводам касательно прежнего ее проживания вне человеческого жилища служило и многое другое. Хортая не была избалована в еде. На прогулках она самостоятельно и проворно высвобождала запутавшиеся в поводке ножки – по всей вероятности, знавала привязь в виде веревки или цепи. Былой ее ошейник был недорогим и простеньким. Наконец, спартанские условия