Прообраз для героя. Ольга Эдуардовна Бондарева

обработки собак, были припасены некогда впрок для наших борзых, которые безвременно нас покинули. От них и остались.

      − А почему у этой борзой лапки серые? Разве по породе они не должны быть белыми?! Как у наших − псовых? – уже в ванной озаботился сын немаловажным вопросом из кинологии.

      − Не могу сказать, но, возможно, у хортых иначе, − высказала предположение жена, и добавила: – Я про хортых знаю недостаточно.

      − Мама, она очень послушная – смотри, как смирно стоит в ванне! − восхитился сын.

      Хортая позволяла новым людям делать с собой все, что они считали нужным.

      Жена включила воду, намылила девочку шампунем и стала губкой оттирать въевшиеся пыль и грязь, а также вшей и гнид с ее шерсти и кожи. Сын был рядом и помогал смывать все при помощи душа.

      Вскоре не поседевшая шерсть стала отливать рыжеватым цветом, и оказалось, что природный окрас хортой не светло-желтый, а светло-рыже-желтый. Обнаружил себя и природный окрас ее ног. Передние книзу от локотков и пазанки задних из серых стали превращаться в белые.

      − Выходит, у хортых лапки тоже белые, − заключила жена, разглядывая результаты купания.

      − Точно, как в твоем сне, мама! – вспомнил и восхитился сын.

      ***

      За купанием последовали обтирание полотенцем, обработка против кожных паразитов, и наступил черед покормить хортую снова.

      Жена перенесла ее на руках назад в кухню, сын положил перед ней две котлеты, но хортая к еде не притронулась. Посмотрев на ту невидящим взглядом, она завалилась на бок и стала делать глубокие и редкие вдохи.

      У жены затряслись руки, и ими, плохо ей подчиняющимися, она влила хортой в пасть сердечные капли, разбавив предварительно водой. Мигом сообразила, что нужно делать, хоть и разволновалась страшно.

      Дыхание собаки вскоре возвратилось в норму, но она задрожала всем телом и начала постукивать зубами.

      Сын стрелой улетел к себе в комнату и вернулся с пледом в руках. Им он укутал дрожащую хортую, чтобы согрелась. Однако трястись девочка продолжала достаточно долго. Согревшись же, разморенная котлеткой, ванной, человеческой заботой и защитой своего нового убежища, она погрузилась в глубокий сон.

      Но спокойным он не был. В нем хортая и вздрагивала, и покрикивала, как от боли, и сердито рычала, и угрожающе сопела носом, и обиженно взлаивала. А глаза ее под веками ходили ходуном и были настороже в том неведомом людям, страшном уличном собачьем прошлом, которое она покинула физически, но которое была не в силах отпустить ее память.

      ***

      Хортая проснулась, когда пришел я.

      − Папа, знаешь, − сказал сын, − она собиралась уйти, когда съела котлету. Даже к двери подошла. Наверное, прежде люди уже забирали ее с улицы, но, накормив, выпроваживали.

      − Наверное. Но мы не выпроводим, − ответил я.

      Когда хортая опять уснула, тогда, чтобы не тревожить ее сна, все трое мы на цыпочках покинули кухню и удалились в зал.

      − Эта хортая и есть подарок от Божьей Матери? – поинтересовался у меня сын, едва мы оказались в зале.

      −