Роуд-муви. Гольцов Евгений Александрович

да не трону никого, тьфу на вас.

      Он почувствовал, что ему хочется верить словам Ларисы Сергеевны. А может, он уже не сомневается? Странно, но мысль избавиться от гостеприимной хозяйки и ее странного питомца уже казалось ему далекой, нереальной.

      «Совсем стал слабаком, – корил он себя, – тетка с уродцем веревки вьют».

      «Зло эти бабы – нет в них и горохового зерна здравого смысла. Выбираться надо из этих лесов, а я тут сижу и… И, эта Лариса…округлости ее»… Дежа вю. Рыжий подросток в деревне. Бесстыжая, вечно хохочущая Верка. Пухлые груди с запахом хлеба, свежего сена и неопытной юношеской напористости. Запах распаленной плоти на ночном ветру привлекает другого хищника. Ощущение твердости ручки ножа в скользкой, потной ладони. Внимательный взгляд. Липко и страшно. «Корней Васильевич, вы обвиняетесь в предумышленном убийстве» – говорит женщина в костюме с бусами из искусственного жемчуга на морщинистой шее. Пахнущий мышами вагон. Космос. Пытка марсианским холодом. Путешествие в другой, темный мир похоже на падение мыши в ведро змей. Темная телогрейка. Запах змеи. Тело змеи. Мировой порядок вещей тут не стоит даже мышиного пердежа. Мышь становится рептилией. Склизкая, пахучая кожа покрывается синевой татуировок. Хищная тварь забыла, кем она недавно была. Она глотает добычу, питаясь ее страхом и отчаянием. И вот змея, съедая по дороге своих собратьев, снова в стоге сена. Снова хохочет бесстыжая Верка. Кожа под боевым раскрасом просит тепла…

      Рыжий поймал себя на мысли, что вглядывается в Ларису Сергеевну, и нервно одернул себя. Степка беспокойно переместился и завертел головой, как будто потерял основной предмет своего любопытства.

      – Чего заелозил, супостат? – не глядя на существо, спросил Корней Васильевич.

      – Если мокрыми мочалками кидаться, кто угодно завертится, – с укоризной заметила Лариса Сергеевна, – в тебя бы, упаси господи, кто попал, посмотрела бы я!

      Рыжий уже облачался в старую, но чистую холщовую рубаху, которую его заложница непонятно откуда притащила.

      – Картошка поспела, – сказала женщина, вытаскивая почерневшую кастрюлю из печи и ставя на стол, где уже в ожидании расположились малосольные огурцы, квашеная капуста и ржаной, толсто порезанный хлеб.

      – Сколько тебе лет? – вдруг спросил Корней Васильевич.

      Лариса Сергеевна потупилась и сжала губы, перестав выкладывать картофелины в тарелку.

      – Да я просто спросил, ох, бабы, что вы воспринимаете все через одно место?

      Чего одна-то живешь, без мужика?

      Лариса Сергеевна так и стояла, глядя в пол и кусая губы.

      – Ладно тебе, не мое дело, говорю же, просто так я. Чаю можно покрепче мне, а?

      Лариса Сергеевна засуетилась с чаем.

      – Я боюсь цифр, – вдруг прошептала она.

      – Что?

      – Не могу произнести числа, – запинаясь, пробормотала женщина.

      – Ты того, не в себе что ли?

      Лариса Сергеевна тихо заплакала, звеня чашками.

      – Эй, ну хорош. Когда я услышал от судьи «двадцать пять», мне тоже стало не по себе. Казалось бы, что такого