Архангельские поморы. Сергей Александрович Вербицкий

Здесь и пошел счет победам Петровым над королем Карлом шведским.

      А что же Арсений наш? Весь остаток лета и осень трудился на верфи над корпусом корабля своего. Стук топора, шуршание пилы и грохот кувалд и деревянных молотков надолго впился в его слух. Леса не хватало, судно конструкции особенной было, и не всякая древесина подходила. Пришлось ее за двадцать, тридцать верст подвозить, а иную, для шпангоутов, твердую кедровую породу выписали аж из-под самого Урала. Две тысячи возов везли загодя обработанных бревен. Надрывались люди, надрывались лошади, но все же доставили энто дерево диковинное в Архангельский город. Его пока переправляли из далека, оно дюже просохло, а потом граждане заморские дивились, отчего у Арсения так долго корабль без ремонта обходится и срок службы удлинился. А поначалу-то пальцем у виска вертели и смеялись. Через сто лет только его секрет и узнали, а так все из сырого леса корабли-то строили.

      Кленом обшивку корабля выполнили, а из сосны смолистой мачты поставили. Арсений сам лак мудреный изготовил промазывать днище корабельное, а в кузне пленку медную заказал, чтобы ею закутать пониже линии воды корпус, дабы уберечь его от протечки в дальнейшем. Много таких специальных работ было сделано, вот и затянулась постройка корабля-фрегата. Когда пришел мороз и дармовое искусство на окнах оставил, стоял корабль Арсения, словно башмак без шнурков, без снастей, значит, без рангоута и такелажа должного.

      Всю зиму Арсений на отборе был. Народу по жестяным грамотам собралось с избытку. Плату обещали щедрую, по пятнадцати рублев в год, водочное довольствие, хлебные и кормовые запасы. В подчинении у Арсения офицеры: Берг Гаутман – голландских кровей, другой – английских, Олаф Эйдер, да врач, немец Томас Твит из баварских земель. Вот они втроем смотрины вели, дохлой и худой кабальной челяди набралось множество, так их отсеивали в первую очередь. Брали у кого зубы крепкие и кто ростом высок. Зазря бегал Арсений к своим поморцам, зазывая на службу морскую, не хотел народ вольный в найм идти, на стороннем судне ходить. Лучше дело свое знать, на карбасах плавать, семгу промышлять, чем подневольным быть, не для того он сюда в суровый край забрался.

      Для отбора отрядили избу просторную, топили изрядно, в сенях народ толпился, порты сымал, догола раздевался. В горсть срам подбирали и, дверь дощатую отворив, внутрь вбегали, а из комнат пар как из бани валил – на улице мороз суровый ходил, за бороды всех брал. Хвать за волосищи и поседел мужик.

      Кто есть такоф? – спрашивал Олаф Эйдер.

      Поспелко Олексеев, сын Барандыкова, – ответил молодой еще не мужичонка, но и пареньком уже не назовешь.

      Какоф от роду год идет? – продолжал англичанин суровой речью допрос строгий вести.

      Мне ужно весной буде о тридцати двух, – ответил Поспелко и всмотрелся в Арсения, что за столом с бумагою и пером сидел. – Сенька, черт, ты?

      Поспелко… , – подняв голову кучерявую вымолвил Арсений.

      Ну ты, князь, ажно работу хлопотну выбрал, а я из Холмогор сюды прикорячился, дядька Прохарий,