Приземления. Анна-Нина Коваленко

Незаметно выплеснула поданный напиток.

      Видела: наступает вечер (или утро?). При негаснущем электрическом свете повсюду – беспокойно мечется по комнате безумный тип в распахнутом халате, сверкая огромным несгибаемым красным членом; нервно перебирает книги, вещи; присаживается у телевизора – тоже, как и свет, не выключающегося; секунду смотрит в расписные лица итальянских киногероев и снова вскакивает; падает на край кровати и быстро онанирует с помощью своих рук, выплескивая теплую вонючую сперму на пол – прямо мне в лицо, в глаза, на волосы… Достает из-под кровати оранжевое полотенце и опять онанирует – теперь достается полотенцу… Уходит на кухню, готовит себе отвратительное месиво из горячей воды, зеленого горошка и неочищенного (но порезанного) лука; не переставая молоть языком какую-то бессвязную чушь, на ходу жрет, жрет из кастрюли. Затем воняет…

      Мои вещи разбросаны по всей комнате. Вижу залитые кофе альманахи. Звонит телефон, он снимает трубку. Слышу его нежно- каркающее итальянское «ма-а-ма», и английское «bitch», что значит «сука».

      – …Да-а, ма-а-ма, она сука, bitch, но мне это нравится. (Наверняка речь идет обо мне. Ну не мило ли с их стороны…)

      – …Ма-а-ма!! Я же сказал: мне нужны деньги, кеш*(*наличные, cash). Все, чао, ма-а-ма.

      … Пинок в ухо. Закрываю глаза, терплю. Кашель выдает. Я в сознании.Читаю про себя медитации. Тоскливо, робко подумалось: продержаться бы… До…? Сквозь смеженные веки увидела: мимо отеля проплывает в небе геометрически и спектрально божественной красоты НЛО. Зависает над окном спальни номер сто пятьдесят семь; посылает мне в утешение свое нежное желто-розово-голубое свечение…

      Удар по голове. Из последних сил сдерживая кашель, не раскрывая глаз, вижу: опустела комната. Лишь у одной из стен, освещенной из окна слева, стоит стол. На нем – огромная стеклянная ваза полная цветов. Лилии, много белых лилий. Возвышаясь над ними, приветливо кивают мне кудрявыми кремовыми головками сибирская скабиоза и сныть полевая… Кашка… Маки… Тюльпаны – голубые, лиловые… В их тени притаился, желтеет угрюмо вех ядовитый… Входят три женщино-тени.

      ***

      Этот навязчивый тройственный образ Совершенства с вечно меняющимися лицами уже много лет, многократно, являлся мне во сне и наяву: одинокие вечно втроем они переходили дорогу с полными коромыслами и спешили мимо с портфелями; охраняя, следовали в городских сумерках и летним днем выводили на тропинку из темного леса; подхватив, втаскивали в вагон уходящего поезда и с платформы махали вслед застиранными, заплаканными платочками…

      … Бабушка, давно и тихо ушедшая из жизни земной, теперь с порога посылает мне крестные знамения.

      … Красавица мать (умерла вскоре вслед за бабушкой, завещая мне перовую подушку, одну горсть сибирской земли и взгляд в небо; первое я отдала соседям, второе отняли таможенники, третье храню) склонилась надо мной так низко, что ее длинные черные косы щекочут мне лицо… Понимая, чувствуя, каких усилий стоило ей прийти ко мне, – ни о чем не спрашиваю…