Боль свободы. Владимир Игоревич Саяпин

с медленным шипением и тяжелым, вязким бульканьем. Мгновенно руки выпускают шнурок, палки сваливаются на землю, а на ноге, рядом с переломом, чуть ближе к колену, прямо на коже сок растения медленно выжигает кусок ткани армейского комбинезона, но сделать ничего невозможно, и приходится только смотреть, как древесный сок, проев комбинезон, начинает растворять кожу, обжигая ногу острой болью.

      Рот открывается, начиная жадно хватать мелкими глотками воздух. Сок растения оставляет на комбинезоне расплывшуюся дыру, и уже кожа начинает булькать, изменив цвет. Конечно, материал армейского комбинезона, смешавшись с проеденной кислотой кожей, вряд ли вызовет заражение или аллергию, но сейчас об этом даже не хочется задумываться, как и вообще ни о чем. Взгляд не отрывается от раны, пока кожа не перестает булькать на ноге, и не испаряется последняя капля смертельного, ядовитого сока этого чертового, выросшего на адской земле дерева.

      Даже выпустить стон не получается. Вместо него рождается противный хрип, а сухое горло тут же начинает драть, но это почти не чувствуется из-за свежей раны на сломанной ноге. Сознание проваливается в беспамятный сон, но, похоже, ненадолго. Едва придя в себя, оно тут же пускает взгляд по округе.

      Костер еще горит, и ветки в нем ничуть не изменили положения. Солнце продолжает жечь землю пламенными лучами, и вечер, похоже, наступать еще не торопится. Силы покидают тело, даже чтобы подняться теперь придется напрягаться так, словно делаешь последний в жизни рывок, но больше ничего не остается.

      Приходится искать другие ветки для шины, сухие, в которых уже не осталось древесных соков. Даже ругань в голове не звучит, хотя чувства в уме бушуют, как никогда.

      Этот ублюдок, палач, эта мразь… он знал. Он говорил про кислоту. Вот, зачем это было. Эта тварь….

      Впрочем, ум быстро перестает тратить силы на гнев, ведь уже даже на это, кажется, их не хватит. Безжалостно, бесчувственно руки прижимают к сломанной ноге пару сухих веток, рывком стягивают их при помощи шнурка, а пальцы, едва не выпустив самодельную веревочку, торопятся завязать крепкий узел, пока сознание опять не провалилось в сон.

      На этот раз туман застилает на мгновение глаза, но рассеивается прежде, чем вслед за ним приход тьма сонного беспамятства. Кажется, хрипа уже нет, но горло дерет от одного лишь дыхания. Сердце вновь медленно, беспокойно колотится, будто его сжимает что-то, не давая спокойно прогонять кровь, но как только оставшиеся два шнурка крепко затягивают два неровных деревянных обломка на ноге, удается закрыть глаза, минуту передохнуть, и тогда, наконец, становится легче.

      Боль, разумеется, не утихает. Впрочем, сейчас уже осознания того, что она не станет еще сильнее, легчает достаточно, чтобы можно было перевести дух. Нужно отыскать воду, придется заняться этим немедленно, но зато потом, напившись, можно будет по-настоящему отдохнуть, вправить перед сном кость, провалиться в сон и пережить еще один проклятый день.

      Жаль, поиски воды нельзя отложить. Тело совсем ослабело.