Боль свободы. Владимир Игоревич Саяпин

а здесь только этот спокойный, неповоротливый зверь.

      Он непременно должен был слышать шорохи, но даже не обратил на них внимания. Рука начинает тянуться к закрепленному на поясе ножу, но замирает. Взгляд, кровожадно таращась на спокойное животное, вдруг на миг всего уходит в сторону, как тут же застывает на цветочной чашке.

      Горло начинает драть так сильно, будто оно уже пытается от жажды высосать хоть каплю жидкости из воздуха. От разбушевавшегося сердца, пробуждается тяжелое дыхание, которое хрипом сопит в пересохшей глотке, иссушая и так потерявшее всю влагу горло.

      Животное, не замечая, что за ним следят, медленно продвигается все дальше от цветка к цветку, выпивает из каждой чашечки меньше половины, чем может вместить продолговатый сосуд растения, а затем идет дальше, роняя на землю капли живительной влаги.

      Ум снова начинает бунтовать и даже ругаться. Пугать животное кажется затеей опасной. Мощные клыки, торчащие в пасти зверя, не делают его похожим на обычное травоядное. Да и, может, животное как раз потому не боится шорохов, что не привыкло встречать здесь того, кто способен пробить эту толстую, мощную, голую кожу.

      В голове одни ругательства. Лишь бы тварь скорее исчезла, ушла прочь. Опасен зверь или нет, а столкнуться с ним прямо сейчас, в таком ужасном состоянии, значит непременно проиграть. Если только зверь попытается напасть, то даже армейский нож и комбинезон ничем не помогут, ведь сил не хватит даже на то, чтобы как следует замахнуться.

      Наконец, зверь отступает достаточно далеко, чтобы можно было решиться выйти. Переваливаясь с костыля на ногу, приходится, чуть ни падая, идти к ближайшему цветку, чтобы скорее напиться. Уже ни мысли не остается о каких-то там бактериях и паразитах. К черту. Лишь бы, наконец, вымочить иссохшее горло живительной влагой.

      Да уже и про зверя нет сил думать. К черту эту проклятую тварь, способную выжить на этой адской планете. Да и плевать, если зверь услышит шаги и бросится защищать территорию, лишь бы только напиться прежде, чем он разинет пасть, готовясь вонзить в ослабшее тело свои клыки.

      От спешки, костыль вываливается из рук даже раньше, чем удается добраться до цветка. Тут же приходится упасть на руки, они сгибаются в локтях, не удерживая тело на весу, голова падает на землю, поломанная нога в шине тащится за спиной, но боли совершенно никакой нет. Подбородок ударяется о твердую почву, но даже тогда взгляд не перестает липнуть к чашечке цветка, до которой осталось всего полшага.

      Подтянув тело еще чуть ближе, рука тут же бросается за цветком, дергает, и стебель цветка неожиданно легко ломается. Белая, продолговатая чаша, напоминающая бутылку, сваливается на землю, разливая по черной почве свои соки. На левой руке, еще не успевшей зажить, горит новый ожег, но взгляд таращится на текущий сок, а затем, не чувствуя боли, обожженная рука немедленно хватается за чашечку, стараясь не касаться надломанного ствола.

      Боль от ожога сейчас ни капли не беспокоит. Усевшись, можно обхватить