Седьмое небо. Игорь Алексеевич Травкин

к мальчику драконом, уже разинувшем свою пасть: Пыш словно бы был здесь, совсем рядом, и одновременно далеко, словно всё это происходило на его глазах, но он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что он совсем в другом месте и максимум, чем может касаться всего происходящего, так это тем, что происходило всё это в его собственном разуме: ему было страшно, но он не мог ничего поделать, потому что звучал сейчас совершенно в ином коде запахов и углов, которых было около пяти тысяч одного. А железный дракон уже планировал к мальчику и бросившимся врассыпную маленьким феям, и распростёр над этим Миром свою кровожадную пасть, в которой внезапно и смертоносно полыхнули языки пламени, сорвавшиеся с кончика языка монстра, в ту же секунду, с мельчайшей задержкой, вместе с яростным, диким рёвом чудовища, земля встала дыбом, взвихрилась жидким огнём и грязью, превратившись в узкую, глубокую траншею, в которой исчезли мальчик и феи, и только обожжённый, переломанный пополам сачок лежал чуть в стороне, напоминая о детстве и святости; из последних сил, собрав в кулак всю силу воли, ярость и злость, Пыш вновь попытался вырваться из своих невидимых пут (себя он, кстати, тоже не видел, прибывая в данное временное измерение одним лишь сознанием, развёрнутом на квадраты и смешные кружки с острыми краями), и движение это отозвалось в его естестве адской болью, которое оное вынести никак не могло и тут же приняло единственно верное решение – погибнуть, Пыш понял это уже каким-то затуманенным разумением, ускользающим по самому краю сознания, обрывающегося в бездонную пропасть, чёрную и холодную, и так бы, верно, и погиб Пыш, если бы не сверкнула мимолётным росчерком огромная дубина Троля, опускаясь на хребет стального дракона и переламывая лопасти на его неуловимом пропеллере в самый последний момент, когда дракон уже бросился на парализованного Пыша, потом кто-то усиленно потянул его куда-то в сторону, увлекая вниз-вверх одновременно, что уже противоречило нынешней физике Пыша, но он не стал сопротивляться, по большому счёту, потому что не мог, что-то вспыхнуло стремительно и коротко и обернулось просторным холлом со сводчатым потолком и арками вдоль стен, в которых ждали своего часа каменные девы-воительницы, не знающие страха и боли, рядом лежал на полу, выложенном чёрно-белой плиткой, Троль и кряхтел, потирая ушибленный бок.

      – Ты это видел?.. – простонал Пыш, ещё не оклемавшийся от жестокой боли своего сна… или видения?..

      – Видел! – с досадой ответил Троль, глядя на свою переломанную пополам дубину. – Нашёл время в «салочки» с птицами играть! Как будто заняться больше нечем! – обиженно махнул он на друга рукой. – И где мы теперь?! Где Семеричный?!

      Пыш с трудом поднялся и огляделся: холл, как холл, не так здесь и жарко, факелы горят в арках, сжимаемые руками каменных дев-воительниц, играя бликами на кафельном полу, но главное, что привлекло острое внимание Пыша, так это стеклянные двери с красными кружками в центре, и надписями на иморе: «Выхода Нет», за дверьми виднелась ночь и длинная-длинная липовая