Огонь и сера. Линкольн Чайлд

друг, знали бы вы, какие легкие у этого изумительного существа! Мне даже пришлось занять две смежные квартиры.

      Не обращая внимания на похвалу, робот-попугай неподвижно смотрел на Пендергаста.

      – И Буцефал, и все прочие мои прелестники не чужды опере. Как сказал Конгрив, «Чары музыка таит»[19] и так далее. Вы, должно быть, слышали мое недостойное пение? Узнали отрывок?

      – Ария Поллиона из «Нормы», – кивнул Пендергаст. – «Abbandonarmi così potresti».

      – А, так вам понравилось?

      – Этого я не говорил. Скажите, граф, роботов вы сделали сами?

      – Да, механические безделушки и животные – моя страсть. Я одинаково люблю и своих чад, и детей природы. Знаете, у меня еще есть канарейки, живые. Желаете взглянуть?

      – Благодарю, не стоит.

      – Родись я американцем, кем-нибудь вроде Томаса Эдисона, то нашел бы применение своим талантам. Увы, моей родиной стала Флоренция, а угасающему итальянскому роду такие способности ни к чему. Там, откуда я родом, графы обеими руками держатся за век восемнадцатый, а то и за более древние времена.

      Пендергаст уселся удобнее и заговорил:

      – Граф Фоско, вас не затруднит ответить на несколько вопросов?

      – Ах, оставим этих «графов», в конце концов, мы в Америке! Зовите меня Исидор. Надеюсь, и я могу обращаться к вам Алоизий?

      Возникла небольшая пауза, после которой Пендергаст с ледяным спокойствием произнес:

      – Если позволите, граф, я предпочел бы сохранить формальную атмосферу.

      – Как пожелаете. Вижу, Пинкеттс озаботился хересом для вас. Согласитесь, мой дворецкий просто находка. Англичане веками разыгрывали из себя господ над итальянцами, так что мне доставляет удовольствие иметь под каблуком хотя бы одного из них. Вы ведь не англичанин?

      – Нет.

      – Значит, я могу позволить себе замечание: представляете, за всю историю у этой нации был всего один-единственный композитор – Бёрд.

      Граф сел напротив на стул с мягкой обивкой, в который раз поразив Пендергаста легкостью и изяществом.

      – Первый вопрос, граф Фоско, касается того памятного ужина у Гроува. Когда вы прибыли?

      Граф свел белые ладони в молитвенном жесте и вздохнул.

      – Гроув просил приехать к семи. Мне еще показалось странным, что он устраивает ужин в понедельник – это было не в его духе. Однако, как и положено в светском обществе, мы слегка опоздали: явились порознь, где-то между семью тридцатью и восемью. Я прибыл первым.

      – Можете описать состояние Гроува?

      – Да. Гроув был очень плох. Я уже говорил, он возбуждался по малейшему поводу, сильно нервничал; не так, впрочем, сильно, чтобы это помешало ему принять нас. Он даже приготовил изысканную камбалу – сам, хоть у него и работал повар. Гроув всегда умел прекрасно готовить и тем вечером превзошел самого себя – слегка прожарив рыбу в лимонном соке над огнем, он учел малейшие нюансы. После камбалы нам подали…

      – Спасибо, я уже видел меню. Скажите, Гроув не объяснил, из-за чего он так нервничал?

      – Не

19

Цитата из трагедии английского драматурга Уильяма Конгрива «Невеста в трауре».