Шедевры юмора. 100 лучших юмористических историй. Коллектив авторов

животное. Жаль, что дохлое. Можно погладить?

      – Пожалуйста.

      Я со вздохом погладил мертвое животное и заметил:

      – А как жаль, что подобное произведение непрочно… Какой-нибудь там Веласкес или Рембрандт живет сотни лет, а этот шедевр в два-три дня, гляди, и испортится.

      – Да, – согласился художник, заботливо поглядывая на крысу. – Она уже, кажется, разлагается. А всего только два дня и провисела. Не купите ли?

      – Да уж и не знаю, – нерешительно взглянул я на левого. – Куда бы ее повесить? В столовую, что ли?

      – Вешайте в столовую, – согласился художник. – Вроде этакого натюрморта.

      – А что, если крысу освежать каждые два-три дня? Эту выбрасывать, а новую ловить и вешать на поднос?

      – Не хотелось бы, – поморщился художник. – Это нарушает самоопределение артиста. Ну, да что с вами делать! Значит, покупаете?

      – Куплю. Сколько хотите?

      – Да что же с вас взять? Четыреста… – Он вздрогнул, опасливо поглядел на меня и со вздохом докончил: – Четыреста… копеек.

      – Возьму. А теперь мне хотелось бы приобрести что-нибудь попрочнее. Что-нибудь этакое… неорганическое.

      – «Американец в Москве» – не возьмете ли? Моя работа.

      Он потащил меня к какой-то доске, на которой были набиты три жестяные трубки, коробка от консервов, ножницы и осколок зеркала.

      – Вот скульптурная группа: «Американец в Москве». По-моему, эта вещица мне удалась.

      – А еще бы! Вещь, около которой можно за-ржать от восторга. Действительно, эти приезжающие в Москву американцы, они тово… Однако вы не без темперамента… Изобразить американца вроде трех трубочек…

      – Нет, трубочки – это Москва! Американца, собственно, нет; но есть, так сказать, следы его пребывания…

      – Ах, вот что. Тонкая вещь. Масса воздуха. Колоритная штукенция. Почем?

      – Семьсот. Это вам для кабинета подойдет.

      – Семьсот… Чего?

      – Ну, этих самых, не важно. Лишь бы наличными.

III

      Я так был тронут участием и доброжелательным ко мне отношением двух экспансивных, экзальтированных молодых людей, что мне захотелось хоть чем-нибудь отблагодарить их.

      – Господа! Мне бы хотелось принять вас у себя и почествовать как представителей нового чудесного искусства, открывающего нам, опустившимся, обрюзгшим, необозримые светлые дали, которые…

      – Пойдемте, – согласились оба молодых человека с ложками в петлицах и миловидной розовой сыпью на лицах. – Мы с удовольствием. Нас уже давно не чествовали.

      – Что вы говорите! Ну и народ пошел. Нет, я не такой. Я обнажаю перед вами свою бедную мыслями голову, склоняю ее перед вами и звонко, прямо, открыто говорю: «Добро пожаловать!»

      – Я с вами на извозчике поеду, – попросился левый. – А то, знаете, мелких что-то нет.

      – Пожалуйста! Так, с ложечкой в петлице и поедете?

      – Конечно. Пусть ожиревшие филистеры и гнилые ипохондрики смеются – мы выявляем себя, как находим нужным.

      – Очень просто, – согласился я. – Всякий живет