На суше и на море. Игорь Подгурский

и шутками, поволокли к ближайшей осине.

      – Погодь, барин, – осторожно затеребил давешний старик Скуратова за полу шинели, когда капитан направился было в дом.

      – Чего еще? – повернулся к неформальному лидеру накипеловцев Малюта. – Опять бунтовать?

      – Боже упаси, господин хороший! – замахал старик. – Поперек власти переть – что с колокольни прыгать. Только тут такое дело… Пафнутий-то кузнец у нас.

      – И что? – невольно вспомнил Скуратов бородатый, как он сам, анекдот.

      – Один он кузнец на всю округу. Плохо нам без него будет.

      – Простить? – невольно улыбнулся Малюта.

      – На все воля барская, а только вот пастухов у нас двое – Прохор и Емеля.

      – И кого из них ты предлагаешь? – уже всерьез заинтересовался Скуратов. – По алфавиту? Или жребий кинем?

      – Святое дело жребий не решит, – важно поднял палец старик. – Негоже христианину на случай полагаться. Мы, православные, в рок не верим. Грех это языческий.

      – Ну, короче, – нетерпеливо потребовал Скуратов, уже мечтавший убраться подальше от просвещенного и словоохотливого старичка.

      – А вот что, барин. Ты по делам своим государевым ступай себе с богом и французами своими. Пленные они али как – мое дело сторона. А я, вот те крест, дело до конца и доведу.

      – Обманешь, старик? – засмеялся Скуратов, искренне надеясь, что дело все-таки обойдется без душегубства.

      – Ни-ни, – лукаво усмехнулся старик и двинулся к осине, там уже перекидывали через сук пеньковую петлю. – А за барышню не боись. Не тронем. Мы волю, почитай, со времен Святослава ждем. Обождем и еще полвека.

      Покинуть усадьбу Скуратов убедил офицера-парижанина не без труда.

      – Мон шер ами, – возражал ему француз, плененный красотой русской дворянки. – Оставлять юную даму в такой час? Это моветон, дружище.

      – Пустое, – усмехнулся Малюта. – Я изучал психологию русского народа по мемуарам шевалье Ля Гуша. Они сущие дети, эти русские. Они до сих пор путают свободу с волей и верят в социальную справедливость. Но если на них прикрикнуть – они служат преданно и честно. Девочка теперь в полной безопасности. К тому же я тотчас отправлю ее в уездный городок.

      – Ля Гуш? – задумчиво переспросил французский офицер. – Не читал. Не люблю журналистов. Когда я читаю «Парижский вестник», рука моя тянется…

      – Это понятно, – вздохнул Скуратов. – Но нам пора, мой друг.

      – На Дон! – слегка воспрянул парижанин. – На Дон! К Деникину! Вы правы, мон шер, хотя, признаюсь вам, наши перспективы в России безрадостны. Народ не с нами, народ против нас. Да и Россия, в сущности, мне по душе. А Наполеон – редкостная, между нами, сволочь и выскочка. Я ведь из «бывших». Ну ты понял?

      – Жертва репрессий? – понимающе уточнил Скуратов.

      – Да, именно. Когда чернь громила Бастилию, моего папа гильотинировали за верность присяге и королю. Маман не перенесла горя и эмигрировала в Лондон. Потом, правда, выяснилось, что папа в тюрьме подсунул Дантону вместо себя кого-то другого и сбежал с любовницей