У Цзын-Цзын. Китайский Бестиарий. Ульяна Ольховская

работу, в са-амом, – скрестила ладони на длинном горле, – сером городе, сиди и цифруй реальность. – Она выпрямилась с кошьей улыбкой. – Это твое послушание.

      – А зачем? – Кавабари плеснул еще по порции.

      – Чтобы сле-едующая, – Ума перегнулась к нему через бок и уперлась пальцами в плечо, топнув колготкой в рыхлый паркет, – жизнь, говорит, не каза-алась, – провела ему ладонью по скуле и свернула его голову прочь к стенке, – такой же скучной!

      Ума прыгнула, подобрав алое тело, упала на корточки, заведя локти за лопатки, и поволочила кисти по полу, как стрекозиные крылья, вертясь по паркету. Подняла голову с усмешкой.

      Народ слегка припух.

      Она рассмеялась:

      – Да, ладно! Я пошутила!

      – Нормального мужика тебе надо искать, мать, – пробасил Тэн.

      – У вас как будто все так поставлено, чтобы на своих ногах не стояло, – неожиданным фальцетом вступил Сергей Вэй-чжун из темного угла, где он, сидя на полу, сам себе подливал потихоньку и закусывал черным хлебом. – Женщине желают, чтобы она кого-то нашла. – Он подставил ладонь трубой валенка под ухо. – А нужно, чтобы ее нашли, как отрыли сокровище из земли. И радостно застучали бы заступом о край земли, сбивая глину, а на шум сбежались бы уж родня, там, друзья, там, подруги, ура, фейерверк, свадьба … – Постаревший от длинного периода, попробовал отринуть из-под себя напольный вязаный коврик. Уме его жест напомнил движение кого-то дремучего, выбирающегося из-под медвежьей полости. Мгновенно промелькнуло неартикулируемое воспоминание. Вытащив наконец из-под треугольной задницы шерстяной половик, китаец скатал его, закинул под голову и растянулся с чашечкой виски в костлявой темной руке. Стрекозиный танец Умы сверг его из-под потолка с паутиной, где он царил грозным взглядом, на промятый пол.

      – Вы молодой народ, но от вас пахнет потерянностью и склерозом. Какого «нормального мужика»? Равного по крови? Я знаю. – Успокоил Уму едва заметным движением пальца, заодно толкавшего ко рту чашечку. – Равного по уму? Отмерившего те же ли по неизмеримому пути? Кто сформулировал? Никто. А о чем вы вообще думаете, если не об этом? А я скажу. Вы ни о чем не думаете. Вы народ без головы. Без пути. Без счета во всемирном банке. Так что… – Вэй-чжун с наслаждением закряхтел, перекатываясь на бок, – так что, нюхайте весной сирень, и вы узнаете свое будущее. А что вас не любят, ну и что? Вы сами себя не любите. Но живете же. Потому что для жизни это не главное, любят, не любят… Жди не того, кто любит, а того, кто отдаст тебе главное, – с пьяной лаской сказал он Уме. – И ничего не попросит за это.

      Ума молчала.

      Тогда Вэй Чжун умудренно скосился на Тэна. Учитель попробовал повыше высесть из дивана, но плюнул и остался.

      – Книжно говоришь, индеец… – Сказал совсем окосевший Тэн. Между прочим, книжек в кухне было много. В том числе на диване, куда он ввалился.

      – Я прожил – и сказал. – Ответил смятый Вэй Чжун – сел верхом на стул, повернув его от стола к дивану, лицом к Тэну.

      – Ну, теперь я скажу. Допустим, что ты – поел. Переварил, через себя пропустил и наложил –