По всем частотам. Сборник. Валентина Осколкова

достаёт из особого шкафчика свою фляжку и голубой берет – и молчит. Молчит так тяжело, что даже встать не может, хотя папа, конечно, самый сильный человек на свете. Он поднимает меня одной рукой всё так же легко, как когда я был совсем маленьким, а ведь мне уже целых десять лет.

      Наверное, молчание на кухне не смогут поднять даже сто тысяч силачей со всего света, такое оно тяжёлое.

      Когда на кухне скапливается столько молчания, что даже мама под его тяжестью садится, папа делает глоток из своей фляжки и поясняет:

      – Они всем снятся, – это он про сны. Потом видит меня на пороге и спрашивает: – Так-так. Русь, тебе спать не пора?

      И про сны маме больше ничего не говорит.

      А я про них знаю. Они как кухонное молчание – тоже тяжёлые. И даже ещё тяжелее.

      Их нести – не то, что меня одной рукой поднимать. Тут даже сто тысяч силачей не смогут ничего сделать. И даже целый батальон… то есть, конечно, миллион силачей.

      Поэтому я говорю:

      – Я уже ложусь.

      А папа говорит:

      – Ну, спокойной ночи.

      А я улыбаюсь:

      – И тебе, пап. Спокойной ночи, мам.

      Мама крестит меня тихонько, а папа встаёт, убирает фляжку в особый шкафчик, нахлобучивает берет мне на голову и идёт провожать.

      И молчание становится всё легче и легче, а у моей кровати оно уже такое лёгкое, что поднимается под самый потолок, и папа следом встаёт на цыпочки, потягивается и грустно улыбается.

      Ведь мы с ним вместе молчим, а значит, молчание для каждого легче. Вместе с папой мы сильнее ста тысяч силачей со всего света – так папа мне говорит, а он никогда не врёт.

      – Спокойной ночи, пап, – повторяю я и забираюсь под одеяло.

      – Спокойной ночи, Русь, – отвечает мой папа и идёт к маме на кухню.

      А иногда я говорю:

      – Па-ап…

      И папа садится на краешек моей кровати.

      – Чего, Русь? – говорит он.

      И я что-нибудь спрашиваю.

      Например:

      – А когда мы поедем к Руслану?

      Руслан папу спас на войне. И умер. Но не совсем. В смысле, совсем, даже два раза, но он всё равно остался здесь, рядом с нами с папой. Просто взял – и остался. Он очень упрямый! Говорит, это всё из-за меня.

      Я его даже нарисовал – его и меня. Правда, уже давно, когда я был ещё маленький – не помню точно, какой, в садике ещё, – и поэтому вышло не совсем понятно. Наша воспитательница решила, что это не Руслан, а папа.

      Но это Руслан. Ему теперь всегда пятнадцать, он улыбается, а на шее у него – наушники.

      А вокруг я нарисовал его родной город, Грозный. Ну, вообще-то он говорит, это его вторая родина, а первая – Ставрополь, но это уже детали.

      Грозный – это в Чечне, где папа воевал, когда я ещё только рождался.

      К Руслану мы один раз уже ездили, вместе с Лейли – она его невеста, но я на ней женюсь, когда вырасту. Надеюсь, Руслан не обидится.

      «К Руслану» – это туда, где он спас папу.

      Жалко, что его в Южной Осетии не было! Уж он-то точно сделал бы так, чтобы сны у папы не такие тяжёлые были.

      Потому что о той