По всем частотам. Сборник. Валентина Осколкова

видать, так и полечь им предстоит здесь, среди осколков, грязного снега и воронок от взрывов.

      …Вылезший из-под земли я был, верно, похож на призрака. Бледный – сколько уж под землёй провёл – и тощий, одни глазищи, поди, сверкают. А ещё мокрый и в грязи по уши. Воззрился на меня Николаев, как на видение с того света. Уж меня-то точно здесь ждать никто не ждал.

      А я скакнул под укрытие стен, повалился на пол, с наслаждением выпустил из рук гвоздодёр, которым уже до крови натёр руки. В наушниках орала Янка – та единственная песня, что осталась.

      Выше ноги от земли, выше ноги от земли!

      – Ну здравствуй, – хриплю, – старлей. Видать, семейное это у Огарёвых – тебя спасать. Пить есть?

      Он всё так же ошалело суёт мне флягу, в которой бултыхается подтаявший снег. С наслаждением выхлебал почти до дна, да половину на себя пролил.

      Сам не ожидал, что так дико пить хотеться будет. Думал… впрочем, я много чего думал.

      Перевёл дух. Вот теперь и поговорить можно.

      – Мне тут, – уже нормально говорю, а не хриплю я, – ваш полкан сказал, вы где-то здесь застряли, выбраться не можете.

      – Как видишь.

      Я оглядел шестерых бойцов, перемазанных в своей и чужой крови, и четырёх раненых у стены, кивнул. Вижу.

      Николаев проследил за моим взглядом, как-то обречённо уже спросил:

      – Что ещё он сказал?

      – А? – не сразу понял я, потом сообразил. Замер на секунду, собрался с силами, поглядел старлею прямо в глаза: – Ничего он не сказал. Не до того ему. Сейчас всем тяжко пришлось.

      Николаев закивал, а я подумал, что это всё-таки нехорошо – когда верят каждому твоему слову. Даже такой глупости, как «полковник ваш всё рассказал по первой просьбе непонятному мальчишке».

      Заполняя молчание, хлопнула неподалёку граната.

      Поняв, что дальше медлить уже нельзя, я уставился на свои грязные ладони и сказал, тщательно подбирая слова:

      – Я там завал разгрёб. Можно прямо отсюда, откуда вылез, далеко уйти. И на поверхность вылезти, если не завалит. Но у меня с собой гвоздодёр, крепкий, можно будет проковыряться. Так что собирайся, старлей. Отсюда прямо, на развилке направо, потом перескочить через двор – но он отсюда далеко, там может чисто быть, – и там ещё один залаз есть. А оттуда беспрепятственно долезете до моего, там по прямой всё. Это примерно где меня Рубцов выцепил вчера.

      Слушают меня бойцы, как ангела Господня или галлюцинацию свою. До тех пор, пока не заматюгался отборно, по-отцовски, видя, что медлят, – не поверили. Но ангелы Господни, как известно, не матюгаются, а галлюцинации гвоздодёром не долбают легонько по ноге – той, что цела ещё – старлея. Значит, и вправду я, настоящий. И выход настоящий предлагаю.

      Зажглись лица, посветлели. Отсрочка приговора, может, доживут ещё до Нового Года.

      Если, конечно, завтра их не пошлют в очередной ад.

      – А трёхсотых протащить там можно будет? – первым делом спрашивает Николаев.

      – Прота́щите, – уверенно киваю я. – А мне оставьте автомат и пару магазинов. Прикрою.

      – Ты