Реликварий ветров. Избранная лирика. Александр Радашкевич

август

      Над соляной пустыней озера зависнет снежным

      островом мираж.

      С роднёй прокатят

      в «кадиллаках» напрокат свежеобрезанные

      отроки, подобные лакомым сдобам с глазурью и

      изюмом, и чарку ракии в раю своём

      сапфирно-изумрудном любовно опрокинет

      Ататюрк: буль-буль, и гюле-гюле[4].

      Набухнет под

      серебряным ковром гробница дервиша с чалмою, и

      чаем яблочным – сквозь адский смрад носков

      пейзанских, – свернувшись в перламутровом

      ларце, повеет борода святая.

      И будет

      ластиться эгейская лазурь и бирюза – сквозь

      бархатные хляби, и станут русофилы-журавли —

      в стерне седой раздумчиво шагать, пока предвечный

      хор цикад звенит в серебряных оливах: «велик

      Аллах, велииик…» – до первой крови смертного заката

      на Мармаре, где, мраморны, где, мармеладны,

      струятся Принцевы в томленьях острова.

      1. VIII.1997. Бодрум

      Вивальди, или Удовольствие

      Утро. В парижской мансарде, грешный,

      я брился, слушая бодрый концерт «Il piacere».

      За тонкой стенкой пружины заскрипели почти

      что в такт, и к финалу второго аллегро

      соседка взвыла звероподобно и

      возмычал сосед.

      И вспомнила душа, как в опере

      отшедшей задёргивались занавески лож, как

      сыпались потом из них в партер

      плебейский куплеты и весомые плевки, как из

      каналов шёлковых, зловонных вылавливали

      по утрам младенцев вздутые тельца

      крюками.

      Теперь он спит, тщедушнейший

      астматик, в промозгло чуждой Вене

      на нищем кладбище больничном. Так

      вой, сосед, вопи, соседка, на карнавале

      Рыжего Аббата: под клавесин

      тоски, под флейту ласки

      мы выплываем

      в зимнюю лагуну

      послушать посторгазменное

      ларго.

      Кому-то скверно, кому-то славно, но

      всё как должно, да, всё как надо у водопада

      блаженств барочных – во всех отыгранных,

      отлюбленных, во всех

      нанизанных мирах.

      9. II.1998. Париж

      Приземление

      Этот вечер – пустой и прозрачный,

      как протянутая рука,

      эти ангелы в кукольной Праге,

      эти кролики в Руасси, этот

      я в филигранной печали —

      эмигрант незабудкой души и

      натёртою вздохами кожей – на

      закатной июльской земле.

      30. VII.1998. Париж

      «Мою мансарду ранил ураган…»

      …И рухнет вся моя мансарда

      С её мансардным барахлом.

К. Померанцев

      Мою мансарду ранил ураган

      конца двадцатого

      столетья. Расплылись письма

      и слиплись взгляды фотографий

      любимых, посторонних и врагов,

      великих городов набухли виды

      и насмерть захлебнулся телефон

      далёкими родными голосами.

      И лишь на блоковском челе

      шершавом

4

до свиданья (тур.).