Реликварий ветров. Избранная лирика. Александр Радашкевич

горле узел чуточной змеи

      да над стаей детских пеней поведи

      перстом. То в меня на Петроградской

      камнем бросят те мальчонки,

      коих след сотлел. В дом войдёшь,

      и у порога битый век прожду.

      На извозчика – я следом. Бог

      в святых Своих коль

      дивен, не отринь меня.

      27. VII.1986. Пб.

      Казарма

      Однажды был за полем лысым синий

      лес на краешке небес, на кончике ресницы; у

      лба – железо сизой койки, окно, потом

      забор, дорога поперёк зрачка; над

      лесом тонким – голубое, а выше – снова

      лес подоблачный – над кислым испарением

      портянок, выскобленным полом, над

      тумбочкой пустой и табуретом.

      Однажды

      я ушёл туда, а там обнял пятнистые

      стволы и в сердце землю целовал,

      кружился, плакал, пел однажды. Там

      выси дрогнули, набухли и уронили ливень

      пряный, краткий.

      Сквозь гриву луговых стеблей

      воздутые текли громады. Чело овеяло приникшею

      душой. Один. Потом? Потом бывал подчас и

      жив (обычно слыл), а волен – раз. Однажды

      был забор, дорога, на кончике ресницы синий лес.

      18. XII.1986. Палезо

      Фотоповесть

      В городе Пушкине, в Царском Селе, жили

      кузены в любвях и печалях – Женя

      и Жора, брюнет и шатен. Общество

      знало: два шкодные Ж. Дом на Московском

      шоссе, 33. Позже снесён. Только

      рыжая яма. Узких рубашек, расклёшенных

      брюк больше не носят Жора и

      Женя. Лондон-Париж: телефонных

      счетов понасылавшие годы. Пачки

      чудных фотографий; с колен

      скатятся Жора и Женя. Песен

      отпетых и там не поют, моль

      пиджаки доедает в тесном шкафу

      у какой-то из мам. Жора со мною

      глотает вино. Павловских мостиков,

      снежных аллей и аполлонов досталось

      стене. И до светла египтяне в бистро

      пивом его надувают. Женя и Жора:

      матовых, глянцевых слившихся лиц

      не усомнятся уж юные взгляды.

      22. II.1987. Париж

      Ирине Одоевцевой

      Пламя хладных сиреней охлестнуло

      ограды предместий. На версальском

      велосипеде отбывая в шелест майский,

      завожу прощальными губами: «Вы

      покидали нас, вы стали

      далеки…»

      Впредь мне вас не катать

      меж больничных платанов, поминая

      лихом плеск крутых видений,

      вновь из измороси эмигрантской не

      внимать в субботнем опупенье дисканту

      петропольского срока.

      Но ваших глаз

      ромашковые были и речи плеч и рук

      непретворимость пусть в далеке моём

      родимом приветит день бессумрачных

      ночей, и русских дружб апостольское

      бденье ваш вечер незагаданный

      продлит.

      8. V.1987. Палезо

      «Полый ящик мой почтовый в недрах…»

      Полый ящик мой почтовый в недрах

      истово хранит